Владимир Осипов - Корень нации. Записки русофила

Вот именно: «Поживем еще!» – это у Федора Михайловича рассчитывает обычный зэк, уголовник. А политический заключенный тем более видит момент освобождения как начало новой исключительно активной деятельности. Между прочим, Достоевский пишет, что каторга сама по себе не так уж и тяжела, что и работа каторжная вполне выносима. Но тяжесть ее в ПРИНУДИТЕЛЬНОСТИ и БЕСПРЕРЫВНОСТИ. Вот что давит больше всего. Классик прав также и в том, что заключенный ощущает себя в возрасте, в каком посажен, и почти таковым чувствует себя до конца срока. Я сам лично сел в 23 года и через 7 лет, освободившись в 30, чувствовал себя душевно почти двадцатитрехлетним. Мы много рассуждали на эту тему с Андреем Донатовичем Синявским. Тот, как мне показалось, мотив отложенной жизни не воспринимал, а полагал, что ВСЮДУ ЖИЗНЬ и что бытие за колючей проволокой – ТОЖЕ ЖИЗНЬ, просто в чем-то своеобразная.

Итак, в Озерном на 17-м тянули срока (в этот период сравнительно небольшие: по первому разу – до 7 лет) «антисоветчики». Было много украинцев. О них Игорь Авдеев сказал так: «Согласятся на любую Украину – коммунистическую, демократическую, фашистскую, лишь бы отдельно от России. Главное – обособиться от нас и доказать, что они – не мы, что они – другие». Столь же русофобски были настроены прибалты, с «колонизаторами» не общались, Альгису Игнотавичюсу за общение с нами литовцы объявили бойкот. «Наши» большей частью были марксисты-ревизионисты. Здесь оказались Лев Краснопевцев, Николай Обушенков и их подельники. Были демократы, социал-демократы (Виктор Трофимов, Сергей Пирогов) и едва-едва прорезывались русские патриоты. Таковыми считали себя еще на воле Вячеслав Солонев и его соратники (Виктор Поленов, Юрий Пирогов и другие). Последние и осуждены были за интерес к фольклору, к русским корням, конечно, как бы в «антисоветской» упаковке. Осужденный за «анархо-коммунизм» (как близко к нашему «анархо-синдикализму»!) Юрий Тимофеевич Машков стал в лагере приверженцем русской идеи. Как и бывший социал-демократ из группы Трофимова Варсонофий Хайбулин, а также матрос Георгий Петухов.

В «Дубравлаге» я описывал «хипеш» или большой скандал с кавказцами после ссоры архангельского марксиста-ревизиониста Сергея Пирогова с одним чеченцем из «активистов». Сергей Пирогов в ответ на оскорбление со стороны чеченца сгоряча треснул его бутылкой по голове. Все кавказцы в зоне пришли в ярость, требуя извинения у нашего соратника, а тот извиняться перед «сукой» не стал. В зоне назревала большая потасовка между кавказцами, которым было наплевать, что их земляк – «активист», и русскими политзеками. Наш низкорослый больной подельник Илья Бокштейн действительно явился к оппонентам с кирпичом в руке. Однако автор книги «Четвертое измерение» А.Шифрин (Франкфурт-на-Майне, 1973) [16] См. сборник Л. Поликовской, с.352–353. почему-то все путает. Ни с какими «студентами-фашистами» из Ленинграда спора не было, как не было и таковых «фашистов». Ленинградская группа Виктора Трофимова и Бориса Пустынцева никогда в фашизме не подозревалась, это были типичные марксисты-ревизионисты, считавшие себя социал-демократами. Конфликт был с кавказцами, которые тоже «фашистами» не именовались, да и ссора не носила идеологического характера. Кавказцам предъявил Бокштейн свой ультиматум, а не «русским фашистам». Зачем наводить тень на плетень? К чему эти подтасовки? Как раз «шовинисты», которых очень хочется зацепить Шифрину, сочувствовали славянским демократам и готовы были в момент драки оказать помощь. Потом, кстати, Илью Вениаминовича потянуло на тесное общение с «черносотенцами» (тогда едва зарождавшимися). Он часами беседовал с Юрием Машковым, с Кирьяновым, принял в зоне Православие. Недаром, перебравшись позднее в Израиль, опасался афишировать свое крещение. Как он сам рассказывал, его соплеменники плевались, проходя мимо, в его сторону. Были на Озерном и сионисты, которым в основном инкриминировали тогда тягу в буржуазный Израиль и намерение туда сигануть.

Хотя в те два с половиной месяца, что я пробыл на 17-м, я немного общался и с «шовинистами», но, будучи «анархо-синдикалистом» (хотя и ницшеанцем при этом) в тот период, попал в общеславянский круг «просто антисоветчиков». Тем более, что в этом кругу вращался тогда и наш старый знакомый И. В.Авдеев.

29 июня 1962 г. нас всех с Озерного раскидали по другим зонам. Я с Владиславом Ильяковым из Курска, Авдеевым, Садовниковым и др. попал на 11-ю зону, в пос. Явас, в большой лагерь на 2 тысячи зэков. Все вроде политические или, по советской терминологии, государственные преступники. При Хрущеве уже было раздельное содержание, с уголовниками вместе мы не сидели. Но собственно «антисоветчиков» на этой зоне было немного. Доминировали участники, чаще рядовые, вооруженного сопротивления советской власти: бандеровцы, «лесные братья» прибалтийских республик и коллаборационисты, служившие при немцах полицейскими, старостами, бургомистрами. Очень мало оставалось власовцев. Сидел здесь колоритный Ронжин со сроком 25 лет, советский офицер, сбежавший в ФРГ из Восточного Берлина, работавший на радио «Освобождение» («Свобода») и хитроумно вывезенный чекистами в ГДР, а также военный переводчик Иван Васильевич Овчинников со сходной судьбой. Были еще какие-то шпионы, которыми мы мало интересовались. Тянули срок два московских «чувака», которых обличала «Комсомольская правда», Рыбкин и Репников. Провинились за общение с янки. Было немного солдат, покинувших по разным причинам воинскую часть в ГДР и обвиненных в «измене Родине». Например, Виктор Семенов из Пятигорска был большой советский патриот. Из романтических фантазий решил уйти в ФРГ и там в рядах Коммунистической партии Германии, действовавшей, по его мнению вяло и робко, задать нужный тон в борьбе за социализм. Было ему 19 лет. Схвачен еще на социалистической территории (в ГДР) и обвинен не в самовольном оставлении воинской части, а в той самой «измене Родине». Следователь не поверил в революционные намерения 19-летнего утописта, сварганил ему червонец. От звонка до звонка сидел этот Павка Корчагин за свое советское мировоззрение. Впрочем, в лагере это мировоззрение, естественно, поменялось на 180 градусов.

Через год, как я уже писал, вследствие пересмотра Мосгорсудом дела Осипова, как чересчур серьезного, с широким охватом граждан в свою сферу, 8 июля 1963 г. меня, Кузнецова и Бокштейна этапировали на спец, в лагерь особого режима. Там нам выдали полосатую робу, заперли по камерам, лишили прежних свиданий и посылок. Из камер выводили в рабочую зону, где мы не спеша сооружали кирпичное производственное здание.

Однажды я разговорился с одним эстонцем, «лесным братом» из Таллина, с 25-летним сроком. Он поведал мне в ярких красках рассказ об одном сражении на советско-финском фронте во время «незнаменитой», как сказал Твардовский, войны с Финляндией 1939–1940 гг. В лоб, на хорошо укрепленные доты и дзоты наступали советские солдаты. Финские пулеметчики косили их цепь за цепью. Вот полегла одна шеренга, другая, третья, четвертая… А солдаты прут и прут волна за волной. У пулеметчиков от раскаленного металла слезает кожа на ладонях, а красные командиры все гонят и гонят на убой крестьянскую молодежь из русской глубинки. Советы не применяют артиллерию, авиацию, танки, не пытаются обойти укрепленную полосу противника, а следуют одному-единственному правилу – бросать людей в лоб, во фронт, завалить трупами «белофиннов». Этот рассказ произвел на меня непередаваемое впечатление. Я оцепенел, онемел, сжался в комок. Невыразимая боль за русских ребят, за русский народ, за мое родное племя, за мою единственную и неповторимую нацию пронзила меня насквозь. Горечь за мой народ, который никому не нужен и за который никто не болеет. В первую очередь не болеет власть, начальство. Я едва доковылял до жилой зоны, до своей камеры, плюхнулся на нары, но почти не спал эту главную ночь в моей жизни, ночь с 21 на 22 сентября 1963 года. Утром я проснулся русским националистом, каковым остаюсь и по сей день. И хотя Александр Орлов пишет обо мне периода «маяковки»: «националистом он был всегда» [17] Сб. Л. Поликовской, с Л 60. , я же был тогда наполнен всякого рода «синдикализмом», ницшеанством, суперменством и прочими примесями. Теперь все эти примеси – по борту. Есть только русский народ и русское дело. Я понял, что отныне в жизни у меня ясная и точная цель – бороться за свой народ, защищать свою нацию. Те, кто не любит русских, – мои враги. Никакого так называемого шовинизма у меня нет и сегодня. Я люблю дружественные нам нации (например, сербов, абхазов, осетин) и не трачу время на тех, кто не любит нас. Мне некогда о них думать, ибо забота о недругах отнимает время от русской заботы. Я понял также, что именно русофобы клеймят изо всей мочи «русский национализм». Всех устраивает национализм эстонский, литовский, польский, грузинский, британский, еврейский и какой угодно. Не устраивает только русский. Н.Я.Данилевский приводит высказывание одного европейца: «Взгляните на карту, разве мы можем не чувствовать, что Россия давит на нас своею массою, как нависшая туча, как какой-то грозный кошмар?» [18] Данилевский Н.Я. Россия и Европа. СПб.,1995. С. 18. Но когда эта «туча» реально угрожала Европе? «Все войны до Петра велись Россией за собственное существование, – за то, что в несчастные времена ее истории было отторгнуто ее соседями». А войны, например, начала XIX века велись не за русские, а за европейские интересы, Россия «с достойным всякого удивления геройством приносила жертвы на алтарь Европы» [19] Там же, с. 32. . Прозорливец Достоевский отметил, что их, людей Запада, «смущает теперь и страшит, в образе России, скорее нечто правдивое, нечто слишком уж бескорыстное, честное, гнушающееся и захватом и взяткой». И «этот взгляд на неподкупность внешней политики России и на вечное служение ее общечеловеческим интересам даже в ущерб себе оправдывается историей… В этом наша особенность сравнительно со всей Европой» [20] Достоевский Ф.М. Дневник писателя. М., 1989. С. 402. . Только в XX веке, единственный раз за всю историю вывернутая наизнанку и даже переименованная Россия в лице СССР навязала марксизм Восточной Европе. Впрочем, почти с согласия своих военных союзников США и Великобритании. Но ведь экспортировали не свою исконную идеологию, а европейскую. В ГДР страшно гордились, что Маркс и Энгельс вернулись на немецкую землю. А самой России от этого что-нибудь обломилось? Ничего абсолютно. Еще Ленин и Троцкий готовы были сжечь Россию на костре мировой революции. А вот во все предыдущие века, когда наши цари следовали национальным интересам, Россия НИКОМУ не угрожала.