Константин Пахалюк - Трагедия войны. Гуманитарное измерение вооруженных конфликтов XX века

Девушка умерла по дороге. Парень и девушка, как потом оказалось, были учениками из Циблской школы.

За связь с бандгруппой был арестован ксендз из Циблы, во время обыска, проведенного по наводке кого-то из местных крестьян, на колокольне костела в Нюкши [1475] был найден пулемет.

Иванов был награжден золотыми часами.

Я продолжал заочно учиться в школе начсостава милиции МВД. Меня пригласили на экзаменационную сессию. Я уехал на две недели в Ригу. Сдал экзамены, зачеты, меня перевели на третий курс.

В 1948 году в Лудзу стали приезжать граждане, ввезенные немцами в Латвию. Мне добавили обязанность работать в паспортном отделе оперуполномоченным по особым делам лиц без гражданства. Однажды явилась на регистрацию немка по фамилии Волгемут, зубной врач по профессии. Она была очень интеллигентной, оказалась в фильтрационном лагере, из которого направили в Лудзу для проживания и постановки на учет. Я ей уделил особое внимание и освободил от ежемесячной перерегистрации в паспортном столе, и оформил ей свободное проживание с правом трудоустройства по специальности. Волгемут начала работать зубным врачом. Впоследствии она оказалась лучшим врачом района, получила гражданство СССР и осталась на жительство в Лудзе. Много было на этой работе у меня интересных встреч. Вплоть до увольнения я оказывал людям посильную помощь, когда видел, что они ни в чем не виноваты, но оказались также пострадавшими от независящих от них обстоятельств. Со мной работала начальник паспортного стола Эмма Молоканова, которая потом стала работать в Риге в Московском районном отделении паспортного стола. В 70-е годы встречался с начальником главного управления паспортного стола Латвии уже полковником Пеличевым Ермолаем, с которым вместе учились в школе МВД.

На работе я был активным. Во время одной из оперативных поездок по деревням и хуторам в деревне Петерки Бродайжского сельсовета в доме одного крестьянина обнаружил шкаф, буфет из нашего дома. Я спросил у хозяина, откуда у него эти вещи. Хозяин очень испугался и ответил, что после расстрела евреев в Лудзе на торгах продавали их имущество. Я ему объяснил, что это имущество моих родителей, а мы, слава богу, не расстреляны, и приказал ему в течение 24 часов доставить эти вещи по адресу Крышьяна Барона 5, в семью Шнеер. Немецкие законы при советской власти не имеют силы, и предупредил, что если он не выполнит мое распоряжение, то к нему будут приняты административные меры. Назавтра все вещи были привезены.

<���…>

6 июля 1948 г[ода] мы с Мусей пошли в ЗАГС и подали первое заявление. Еще до подачи я отправил рапорт с просьбой разрешить брак с Мусей в спецотдел Министерства] В[нутренних] Д[ел]. Мне дали анкету с вопросами на 56 страницах, которые я был обязан заполнить. Среди вопросов были и такие: что делали, чем занимались наши родители до 1917 года? Были ли в немецкой оккупации? Служили ли мои родственники в царской армии, где были в годы Гражданской войны? Есть ли родственники за границей?

После подачи заявления папа и мама встретили нас в нашем доме по ул[ице] Крышьяна Барона 5 цветами, были зажжены свечи, накрыт праздничный обед, и мы скромно, но прекрасно отметили наше торжество. Родители Муси прислали из Киева поздравительную телеграмму.

Время послевоенное. Еще ничего не было нажито. Родители выделили нам одну комнату. Спали мы на солдатской железной узкой кровати, которую по моей просьбе мне выдали в армейской казарме, находившейся в бывшей гостинице Лоцова [1476] , неподалеку от нашего дома на углу Вокзальной и Крышьяна Барона. В казарме располагалась специальная рота внутренних войск для проведения крупных операций при борьбе с еще действовавшими в районе бандами.

Я всегда ходил в офицерской форме, вооружен пистолетом «ТТ». Бывали тревожные ночи. Меня вызывали на различные операции по поимке преступников при совершении различных уголовно-политических преступлений в Лудзенском уезде. Поэтому всегда, когда я ложился спать, рядом с кроватью на стуле лежали галифе, китель, иногда гимнастерка, ремень, портупея и кобура с пистолетом, рядом на полу — сапоги. Все располагалась так, чтобы в случае необходимости, я вмиг мог быть в боевой готовности. На полу рядом стоял полевой телефон, который мне поставили для оперативной связи.

Папа работал наборщиком в типографии до двух часов ночи. Мама ходила его встречать, я порой отсутствовал и ночами, Муся оставалось дома одна, и это тоже вызывало тревогу.

Однажды ночью вдруг начали сильно стучать в дверь, вход в дом был со двора, кричать: «Шнеер, открой, иначе дверь сломаем». Я вскочил и быстро уложил родителей и Мусю на пол, сам с пистолетом в руке выскочил в окно, выходящее на улицу, бросился во двор и услышал, как автоматная очередь ударила во входную дверь. Но пока я перескочил через забор, у двери никого уже не было, а наискосок дверь была пронизана пулями. Двор уходил далее в большой сад нашего соседа Павла Николаевича Рутковского, там и скрылись напавшие или напавший. В темноте в саду никого уже не было видно. Видимо, решили меня просто напугать. Я побежал в гостиницу к солдатам, мне выделили трех бойцов, но поиски оказались бесполезными. Родители, Муся были очень напуганы, плакали, как мог, я их успокаивал. Мусинька стала моей настоящей боевой подругой. Конечно, она и родители очень переживали, когда я уходил на работу, когда вызывали ночью, но такова была жизнь те годы.

В конце апреля 1949 г[ода] меня пригласили на беседу в отдел кадров. Из беседы с начальником отдела Баженовым мне стало ясно, что он проявляет интерес к моим родственникам, проживающим в Америке. Речь шла о мамином брате дяде Муле Гольдберге, который уехал в Америку в 1912 году и жил во Флориде [1477] . Об этом я писал в соответствующих анкетах при поступлении в училище МВД и при просьбе о разрешении на брак. Плюс к этому обратили внимание на то, что брат моего тестя в 1905 году тоже уехал в Америку из России, о чем, со слов жены, я также указал в спецанкете при подаче заявления о женитьбе. Три года назад мои заграничные родственники не помешали мне поступить в училище и потом бороться с бандитизмом. Теперь все изменилось. Это было время борьбы с космополитизмом [1478] . Из беседы я понял, что меня подвергают проверке на лояльность. Из вопросов можно было сделать вывод, что будет дано заключение, что мой отец переписывается с родственниками в Америке, что работнику МВД это категорически запрещено. Но кроме того, в беседе Баженов впервые проявил себя ярым антисемитом, заявив мне, что все евреи торговцы, что евреи пролезают в МВД и в армию на руководящие должности и от них избавятся.