Александр Горбачев - Не надо стесняться. История постсоветской поп-музыки в 169 песнях. 1991–2021 [litres]

Кроме того, примерами для нас были Лайза Миннелли и Барбра Стрейзанд, в номерах которых использовались реквизит, костюмы и не просто балет-подтанцовка, а актеры. Сейчас это кажется таким банальным, но 20 лет назад у нас ничего этого не было. И когда Лайза Миннелли пела песню, посвященную своему отцу, лицо которого было на экране, стоя спиной к залу, – это просто офигенно было. Я был на ее концерте в Москве – и это был шок. Все увидели, что можно по-другому преподносить песни.

Делает ли сейчас кто-то что-то, подобное «Академии»? Я за этим не слежу. Мне сейчас этот вид шоу-бизнеса не очень интересен – другим занимаемся. Но по тому, что до меня доходит, я могу судить, что мало кому это интересно. На самом деле история эстрадных номеров была продолжена впоследствии в «Фабриках звезд» – потому что там работал режиссером Андрей Сычев. Но все равно все эти юные артисты, выпустившись из «Фабрики», начинали петь свои песни так же, как все.

Лолита Милявская

вокалистка

Мы сначала хотели назваться группой «Класс», но однажды пришли на какой-то сборный концерт в Зеленый театр, увидели много крутых групп, и одна из них, с Наташей Ветлицкой, уже носила такое название. Мы с Сашей кусали локти и думали, что с этим делать. И тогда он сказал: «А что выше класса есть? Институт? Не звучит. Во, академия!» Так мы стали «Академией». Время нашего старта было золотым: музыкальные редакторы радиостанций и телевидения не боялись любых экспериментов и готовы были ставить, например, блюзовую гитарную вещь от «Академии» среди громкой поп-музыки. У слушателя был выбор, это было абсолютной нормой.

Тогда песни рождались так: Саша был композитором и к придуманной музыке брал какую-то очень хорошую поэзию – он отлично ее знал. Я была далека от этого – мне больше нравится драматургия, я режиссер по образованию, – так у нас с ним шел творческий обмен. Он меня познакомил со стихами Уильяма Джея Смита, с Юнной Мориц, с Юрием Ряшенцевым, так что я ему обязана хотя бы элементарными знаниями помимо Шекспира и Шекли.

В «Академии» не было каких-то математических подходов к творчеству. Я в жизни не платила ни за одну накрутку, меня устраивает любое количество просмотров, потому что оно объективное. Мы безостановочно репетировали и придумывали, не подстраивались под публику, а думали в первую очередь о том, как сделать что-то классное, что будет нравиться нам. Это было чистое творчество. Мы искали интересные реакции зрителей и слушателей, и когда понимали, что что-то поймали, активно это развивали.

То, что сейчас называется стендапом, тогда называлось просто «разговорный жанр», и это была неотъемлемая часть «Академии». Когда мы выехали на первые в жизни зарубежные гастроли в Польшу, нам все сказали: «Вы же stand-up comedians!» Кстати, именно в Польше нам дали приставку «кабаре». Мы думали, что кабаре – это обязательно «Мулен Руж», а оказалось, что нет: это как раз стендап, причем политический, потому что мы выехали по приглашению Ягеллонского университета в Кракове, а там, например, был организован первый польский независимый студенческий профсоюз, и движение «Солидарность» тоже во многом пошло оттуда. Нас передавали от человека к человеку, показывая значки за лацканом, и такой же значок «Солидарности» сейчас лежит у меня дома.

В Польше мы заработали первые приличные деньги, хотя не думали, что это вообще возможно. Конечно, тогда было немало дорогих артистов, которые того стоили – естественно, Алла Борисовна во главе, потом Сережа Минаев, [Александр] Барыкин, [Владимир] Кузьмин… Это те, на кого уже наезжали бандиты, потому что они считали, что с них было, что брать. С нашей же братии брать было нечего. Мы гастролировали под эгидой дискотеки Сергея Минаева, который был мегапопулярен – играл по два стадиона в один день и по шесть стадионов подряд в одном городе. Выступали за 50 долларов и были счастливы, на это уже можно было жить. Мы вообще не были заточены под слово «популярность». Когда мы в 1987 году приехали в Москву, то вместо сигарет я собирала окурки, обжигая их на свечке, а основной заработок у нас был простой – сдавали бутылки. Богатые дядьки на «Волгах» (это как сейчас «кадиллак»), которые эти бутылки принимали, все равно пытались нас жучить и проверяли, не битое ли горлышко – за битые давали меньше копеек.

По-настоящему «Академия» выстрелила с песней «Тома» на «Рождественских встречах». Алле Борисовне нас показали мощные журналисты, работавшие на популярном канале «2 × 2» – тогда он был музыкальным и крайне влиятельным. Все было демократично: ты реально мог дать кому-то свою кассету, и был шанс, что она попадет в дом к Алле Борисовне Пугачевой. Но «из подполья» на «Встречи» никто не попадал – все должны были как-то для начала себя зарекомендовать, пробиться. Это шоу было такой мощной, жирной красной линией, означающей, что самый главный ОТК [отдел технического контроля] мы уже прошли. А до этого был еще один ОТК, который назывался «Утренняя почта»: после эфира там многие просыпались знаменитыми.

Один знакомый приятель-киевлянин, который работал в «Останкино», сделал нам туда пропуск. У меня как у провинциалки было ощущение, что как только я войду в здание, меня тут же начнут снимать… Мы нашли кабинет, где сидела редакция «Утренней почты», Саша был с гитарой. Сотрудники выходили после худсовета, среди них все были возрастные, грамотные, все знали нотный стан, сольфеджио – они открыли многие имена и не просто так там сидели. Мы говорим: «Вы знаете, а мы вот такой-то дуэт». – «Ну ладно, спойте». Нас послушала одна из редакторов, Марта Могилевская, самая продвинутая, с глубочайшим знанием классической музыки, и сказала: «Знаете, поющих-то у нас сейчас много. Вот сценариев у нас для “Утренней почты” не хватает». Саша сказал: «А я напишу». И писал сценарии год, пока мы не заслужили свое право появиться в программе. Мы с Юрием Николаевым провели вместе одну «Почту», для чего была написана очень плохая песня «Мой милый, как тебе я нравлюсь», не забуду это никогда. Но зато нас показали, и многое с этого началось.

Потом мы вели нашу собственную программу «Доброе утро, страна». Мы были молодыми и наглыми, шутили так, как сейчас шутят на ТНТ, но делали это поизящнее. По степени свободы юмора и музыки это было золотое время. Можно было все: ты придумал, сделал, напрямую зашел к руководству центрального канала, тебя никто не задерживал. В этом не было блата, и человек, который обременен властью со всеми вытекающими последствиями, смотрел эти кассеты и говорил: «Это клево, давайте в эфир». Об этом сейчас можно только мечтать, пока через эти сто секретарш прорвешься.