Валентина Краскова - Кремлевское золото

«Самая бездарная задумка партии, — считает A. Кажегельдин, — августовский путч. Отдельные же личности при той системе не унесли бы (золото — B. К.) дальше своего подвала: перекачать золото за кордон было невозможно».

Что ж, если верить очевидцу событий, то золото партии осталось на родине, что само по себе неплохо.

Однако, в его рассуждениях присутствует, на мой взгляд, одно любопытное замечание. Золото партии — не капитал самой партии, оно принадлежало всему Советскому Союзу, а, значит, — всем нам, наследникам Советского Союза.

Отсюда напрашивается другой, не менее важный вывод: интересоваться этой темой мы имеем права не только из праздного любопытства.

Ведь могут прозвучать реплики: «Какая разница, куда КПСС дела свои деньги и золото? Она владеет этими средствами и распоряжается ими по собственному усмотрению».

С подобными утверждениями я не могу согласиться. Воздвигнув однопартийную идеологическую систему на территории нашей страны и проникнув во все сферы жизнедеятельности нашего общества, партия долгое время распоряжалась нашими средствами. Получается, что собственными усилиями она сама же и загнала себя в угол. И это проявилось, когда пришлось расставить все точки над «і». Если принимать во внимание такой ход мыслей, то нельзя считать капитал КПСС достоянием одной лишь КПСС. Она должна нести ответственность за то, что сейчас происходит в нашем обществе.

Все-таки, в какой чудной и интересной стране мы живем! Своеобразной, непонятной, алогичной, но своей…

Казалось бы: восторжествовала историческая справедливость, — Советский Союз, как пережиток прошлого, ушел в небытие, в Россию, наконец, вернулась демократия.

Само понятие «демократия» предполагает выбор народа. И наш народ, — самый мудрый, самый стойкий, самый закаленный в различных невзгодах, — сделал, слава Богу, свой выбор.

Какому еще народу в мире выпало на долю столько потрясений, какой другой пережил столько революций и какому другому удалось при этом не растерять своей самобытности? Нет, что ни говори, а россияне — нация уникальная во всех отношениях.

Весь окружающий нас мир, вставший однажды на демократический путь развития, продвигается по нему вперед. Мы же живем так, будто застряли во времени, топчемся на месте, движимые лишь единственным желанием: кое-как пережить сегодняшний день, а после нас — хоть трава не расти.

Чаадаев писал в XIX веке:

«…Мы живем одним настоящим в самых тесных его пределах, без прошедшего и будущего, среди мертвого застоя… Наши воспоминания не идут далее вчерашнего дня; мы, так сказать, чужды сами себе. Мы так странно движемся во времени, что с каждым нашим шагом вперед прошедший миг исчезает для нас безвозвратно».

Но такой взгляд на вещи слишком пессимистичный и безысходный. Другой наш соотечественник, поэт Ф. Тютчев, проанализировав историю, пришел к подобному выводу и, не остановившись на этом, дал уникальный совет: «в Россию можно только верить».

Действительно, кто станет отрицать, что вера для русского человека — это то, что движет его по жизни. И как бы ни старались там, за рубежом, подчиняясь железной логике мышления, загнать нас в узкие рамки своего мировосприятия, им никогда не понять, что вера в России умирает последней.

По сути дела, мы — неисправимые оптимисты. Настойчиво отвергая здравый смысл, приносящий другим народам материальное благополучие, мы с не меньшим упорством взираем на всякие житейские трудности по-философски спокойно и все верим, верим в идеи всеобщего равенства, добра и справедливости.

Что ж, в этом, безусловно, имеются свои плюсы. Случалось, и вдохновенные мечтатели достигали своей цели. А воз, между тем, и ныне там…

Некоторые мыслители считают, что в этой нашей специфической национальной черте и заключается наше спасение. Некоторые склонны обвинять во всех несчастьях плохую власть, которая не идет в своей заботе далее личного интереса. Не знаю даже, с кем из них согласиться. Однако, как мне кажется, наша власть точно такая же, как и наше общество. Перефразируя известное крылатое изречение, замечу: «Ничто общественное ей не чуждо».

И при этом надо признать, что живем мы все же не так, как хотелось бы. Почему? Вопрос сложный и практически неразрешимый. Но есть и другие, не менее сложные. К примеру: как что-либо изменить, чтобы исправить положение в лучшую сторону? Тогда с кого нужно начинать это исправление? Или: как сделать так, чтобы наши желания не расходились с нашими возможностями? Или: как выйти из тупикового состояния и, наконец, обустроить себя?

Воображение подсказывает различные способы разрешения этих и других вопросов.

Вариант № 1: взять, да заставить богатых поделиться своим неправедно нажитым состоянием с бедными.

Вариант № 2: дать возможность бедным сколотить свое состояние тем же способом, каким его сколотили богатые.

Вариант № 3: обратиться за помощью к развитым странам, которые скуки ради согласятся нам помогать.

Вариант № 4: взять, да попробовать пойти тем же путем, каким пошли развитые страны.

Вариант № 4.1: найти человека, который знает туда дорогу.

Само собой разумеется, что никто не воспримет эти советы всерьез. Но как тогда быть, кто даст более подходящие? Может быть, положиться на мудрых политиков? Но разве здесь кто-либо в силах что-нибудь изменить?

Раз уж разговор зашел о власть имущих, то тут я далее обобщенных размышлений на тему пойти не могу. Чтобы понять первостепенные задачи власти, нужно обратиться к мнению авторитетного человека, испытавшего на себе все ее прелести.

О том периоде в нашей истории, когда демократическое мышление только пробивало себе дорогу, а также о том моменте, когда демократы, сменив партократов и бюрократов, вкусили запретный плод, вспоминает ныне не популярный в России политик Сергей Станкевич:

«В тот период у меня было отчетливое чувство, что через нас действует история. Поэтому был, конечно, и несущий нас поток, но главным руководящим началом было все-таки сознательное стремление содействовать демократическому преобразованию Союза. Никаких ожиданий того, что Союз распадется столь быстро и необратимо, не было. Был настрой на длительную борьбу, на какие-то репрессии и тяготы с этим связанные. Вряд ли кто-то из демократов тогда предполагал, что власть свалится на плечи так быстро».

Но вот, как утверждает Станкевич, чудо свершилось, и демократам пришлось воочию убедиться в возникших перед ними столь же неожиданно, как и сама власть, неодолимых трудностях.

«Ясно было одно, что предстоят очень серьезные реформы, — рассуждает он далее, — связанные с издержками и жертвами, затрагивающие жизнь практически каждого человека. И сразу встал вопрос о цене реформ. Собственно, по этой линии и раскололась единая прежде коалиция демократов-реформаторов. Радикальные либералы, воплощением которых стал Гайдар, выступили за быстрый тотальный прыжок в реформы на том основании, что времени у нас критически мало — кто знает, удержимся ли. И нужно пройти как можно дальше по пути создания условий для конкурентной экономики с тем, чтоб процесс стал необратимым. Поэтому только вперед. В этом была своя логика, и ее можно понять, но я придерживался как раз другой идеи. Мне казалось, что вопрос о цене реформ именно в нашей стране должен быть приоритетным, что мы не можем с легким сердцем и безапелляционно приносить в жертву многих людей, причем, иногда даже в буквальном смысле, а не только в контексте сломанных судеб. И вот эта дискуссия расколола некогда единый реформаторский лагерь. А потом добавлялись новые и новые расколы, но уже не столь идейные по окрасу.