Валентина Краскова - Преступления за кремлевской стеной

Колонны БТРов и танков, рассекающих потоки машин. Митинги на Манежной, у Дома Советов. Гарь моторов. Исковерканный гусеницами асфальт. Плакаты. Аплодисменты и свист. Мегафонные голоса. Все это — Москва 19 августа 1991 года.

На Тверской офицеры уговаривают двух женщин с плакатами оставить машину. Бесполезно. Столкнуть, стащить силой? «Не срамись, капитан!» — кричат с тротуара. БТР трогается, неся на своей броне развернутые плакаты.

У солдат и офицеров виноватые, трагические глаза. О чем думает этот парень в шлеме, глядя из танкового люка на город, который ему приходится завоевывать? А этот майор, опустивший взор? Отдых после ратного труда?

Ну как двигаться дальше, как выполнять приказ, не по живым же людям… А они уже лезут на броню, затыкают газетами смотровые щели, кричат, требуют, корят.

Танк вздрагивает, чуть сдвигается его нагретая, жарко дышащая махина. Вздох толпы, крик, люди отпускают машину, отступают перед ней на шаг и снова вцепляются руками в металл. Надо видеть эти внезапно побледневшие лица, стиснутые губы. Лютую решимость в глазах. На Новоарбатском мосту танки стоят. А у Библиотеки Ленина две машины пошли на толпу на скорости. Рассыпался народ, криками, проклятиями провожая их.

Город-то каков в летнем своем облике. Изгиб Москвы-реки. Сталинский высотный «торт» вдали. Широко распахнутая громада Дома Советов с его алтарными лестницами. Но бешеная сшибка страстей… На броне люди с поднятыми руками. Два растопыренных пальца — знак виктории, победы. Победа ли? И чья победа?

На Манежной у микрофона ораторы Российского народного фронта. «Фашизм не пройдет!» «КПСС — под суд!» Балконы гостиницы «Москва» забиты людьми. С одного из них машет рукой Жириновский. Одни аплодируют ему, другие свистят. Третьи скандируют: «Долой!», «Козел!»

На Кутузовском останавливают рейсовый «Икарус». Водителю суют обращение «К гражданам России». Растерянно читает, потом открывает двери, выпускает пассажиров и подруливает к обочине. А на Калининском уже толкают троллейбус — зародыш баррикады. Движение перекрыто. Группа парней, сцепившись руками, идет по мостовой к Дому Советов, за ними густеет толпа, вырастает колонна. «Ох, накален народ», — вздыхает кто-то.

— Все равно не проедешь. Все равно…

Как заклинание, он повторял эти слова, уперевшись жилистыми руками в передок урчавшего танка. На вид ему было лет сорок пять, только, видно, рано начал лысеть — редкие волосы на большой голове слиплись от дождя, прядями падая на глаза. Но руки были заняты танком, и он с ненавистью глядел на железную громадину, не откидывая упавших волос. На руке у него висела обычная авоська с талонным «Дымком» и буханкой черного. Одет он был в какую-то кофту сизого цвета незатейливой домашней вязки, старые, заношенные брюки и сандалеты на босу ногу.

С белым от страха и напряжения лицом, он словно прирос к танку, не слушая уговоры милиционера, сопровождавшего колонну, и подполковника-комбата. Наконец он повернул к ним голову и, смерив глазами, хрипло выдохнул:

— А ты… отойди, фуфло… Все равно не проедешь.

Танк затрещал, выпустил целую дымовую завесу и дернулся вперед, отбросив мужика сильнейшим толчком. Толпа ахнула, но он, казалось, побелев еще сильнее, снова кинулся к осевшему на тормозе танку и снова уперся в броню.

— Все равно!.. Все равно не проедешь!.. — гаркнул он не кому-нибудь, а именно танку, как некоему живому врагу.

— Отойдите, — тихо и убедительно сказал ему незаметный гражданин в рубашке апаш и, взяв за локоть, потянул в сторону.

— А ты кто такой?! — риторически вопросил гражданина один из толпы.

— Я из КГБ, — с какой-то напевной нежностью ответил субъект.

— Ну и хромай отсюда! — с ненавистью ответил ему стройный хор голосов.

Все это происходило 19 августа около полудня на спуске к Краснопресненской набережной у подножия лестницы Верховного Совета России.

Вообще это был странный день. Странный своей внутренней раздвоенностью, словно двоевластие, в одночасье сложившееся в городе, получило реальное, видимое воплощение. С одной стороны — толпы людей, окруживших Белый дом, как окрестили резиденцию российского парламента, строившие здесь баррикады, буквально голыми руками останавливавших военную технику. С другой — внешний покой на улицах, очередь за арбузами на Самотеке, водочный «хвост» в переулке. Как будто случившееся разделило людей не только на два лагеря, но на два биологических вида — зрячих и слепых. И слепые, не ведая, что творится вокруг, продолжают жить прежней покойной жизнью, а зрячие, бросив все дела, отбросив себя прежних, идут на отринутое прошлое.

О том, что происходило в августовские дни 1991 года на президентской даче, становится известно из записок начальника личной охраны Горбачева генерал-майора КГБ В. Т. Медведева.

«Володя, послезавтра, девятнадцатого, в час будем вылетать, — сказал Михаил Сергеевич. — Когда надо с дачи выезжать?

— Ну, ехать минут сорок. Если вы особо прощаться ни с кем не будете, в двенадцать выедем.

Я тут же связался с Москвой, с В. Генераловым, заместителем Плеханова.

— Я за вами этим же самолетом и прилечу, — ответил он. — Заеду на дачу.

Так было заведено уже при Горбачеве. Когда он возвращался откуда-либо в столицу, за ним обязательно прилетал кто-либо из руководства московской «девятки». Для чего так перестраховывались, я не понимал, но дело не мое, порядок есть порядок…

18 августа также был обычным днем. Около одиннадцати часов Михаил Сергеевич и Раиса Максимовна спустились к морю. Она, немного отдохнув, стала плавать, а он читал на берегу книгу. Через час с небольшим они отправились к дому. По дороге еще раз уточнили время отъезда и вылета.

Я вернулся к себе в кабинет, отдал ряд распоряжений, касающихся отъезда. Пообедал.

В 14.30 позвонил жене в санаторий «Форос». Договорился, что сегодня в девять вечера я постараюсь к ним подъехать, поскольку завтра вылетаю в Москву.

…Примерно через два часа мне позвонил дежурный до объекту:

— Владимир Тимофеевич! Пограничникам поступила команда: через резервные ворота дачи никого не выпускать.

— От кого поступила команда?

— Не знаю.

Я стал выяснять, и в этот момент в кабинет ко мне вошли оба моих начальника — Плеханов и Генералов…

Только что, недавно я говорил по телефону с Москвой — с Генераловым, обо всем договорились, и вдруг он здесь вместе с Плехановым. Мы поздоровались, и я сразу же спросил:

— Кто отдал команду перекрыть выход?

— Я. — Плеханов улыбался. — Не волнуйся, все в порядке.

Когда на объект приезжает начальник управления, все бразды правления переходят к нему, он имеет право отдавать любые распоряжения любому посту. Формально тут не было никаких нарушений или превышения власти, по существу же — я, начальник охраны, оказываюсь не в курсе.