Сергей Катканов - На пути в Дамаск. Опыт строительства православного мировоззрения

Нет, никогда. Так почему же православные так упираются из-за незначительных, казалось бы, расхождений по таким вопросам, которые и понять-то способны лишь немногие? Да потому что мы знаем некоторые законы духовного мира. Мы можем вообще не понимать, как именно эти законы работают, но мы твердо знаем, что действуют они неумолимо. Маленькое, казалось бы, незначительное отступление в отвлеченном умозрительном вопросе, рано или поздно приведет к духовной и нравственной катастрофе.

Вспоминаю свой разговор со следующим вологодским архиереем, владыкой Максимилианом. В частной беседе он однажды спросил меня:

– Как вы думаете, что первично, догматические отступления или нравственные?

До сих пор не могу понять, как я умудрился навскидку дать очень неожиданный для меня самого ответ:

– Этот вопрос, владыка, равен вопросу о том, что было раньше, курица или яйцо?

Владыка немного помолчал, потом внимательно посмотрел на меня и, понимающе улыбнувшись, кивнул. Мы поняли друг друга без слов. С тех пор, вспоминая этот диалог, начинаю блаженно улыбаться. Постараюсь выразить словами безмолвную часть нашего разговора.

Я сразу понял, что владыка хотел сказать: искажения догматов влекут за собой нравственные искажения, ересь порождает безнравственность. И это воистину так. Но все чуточку сложнее. Желание исказить догмат тоже само по себе ни откуда не берется, оно уже является следствием некоторых нравственных искажений. И вот теперь поди разберись, что было в начале. Ересь и безнравственность диалектически переплетены, являясь по отношению друг к другу то причиной, то следствием.

Вот пример. Зачем католики ввели «филиокве» – еретическое искажение догмата о Святой Троице? Ведь они же, начиная с первого вселенского собора, несколько столетий строго держались никео-цареградского символа, всегда сами утверждали, что символ веры, соборно выраженный и позднее принятый соборным разумом Церкви, ни каким изменениям и улучшениям не подлежит. И вдруг неожиданно с Запада прозвучало: «А мы тут немножко подправили. По нашему суждению, отношения между Лицами Святой Троицы несколько иные». Веками Церковь считала, что Дух Святой исходит от Отца, а они вдруг говорят: «Не только от Отца, но и от Сына». Что с ними случилось? Впали в грех интеллектуальной гордыни. Горстка умников поставила свое мнение выше суждения Церкви.

Но вроде бы ни чего страшного не произошло? Это такой тонкий теоретический вопрос, который для широких церковных масс вообще не имеет значения, да не очень-то и понятен простым верующим. Вот только потом на Западе откуда-то взялась слишком примитивная, слишком юридическая, а следовательно искаженная сотериология. Но и опять вроде ни чего страшного. Для спасения души человек должен совершать добрые дела. Звучит вполне респектабельно, вполне нравственно. Но еретическое сознание, однажды уклонившись от истины, потом уклоняется от нее все больше и больше, логически развивая свои заблуждения.

Из теории «спасения делами» появляется теория «сверхдолжных заслуг». Логика такая: если для опасения нужны дела, то не трудно предположить, что достаточно определенного количества добрых дел. А святые совершили добрых дел гораздо больше, чем необходимо для спасения. Было бы обидно, если бы эти избыточные добрые дела, «сверхдолжные заслуги», пропали понапрасну, ведь кому-то не хватает. Если, скажем, входной билет стоит 100 рублей, при этом у одного в кармане 120, а у другого 80 – первый поделится, и оба пройдут. Так и святые, очевидно, не против поделиться добрыми делами с нами, грешными. А кто будет перебрасывать добрые дела со счета на счет? Самый главный, то есть римский папа. Ну, разумеется, за скромное добровольное пожертвование. Вот так появились индульгенции – самая омерзительная, совершенно безнравственная и откровенно антихристианская практика, какую только порождала латинская ересь.

Нам очень трудно проследить логическую цепочку, которая связывает филиокве и индульгенции, но эта цепочка существует, одно вытекает из другого. Вот какое огромное практическое значение постепенно приобретают «незначительные теоретические расхождения». А, казалось бы, что страшного в филиокве? Всего лишь усилили роль Второго лица Святой Троицы. Вот только, усилили ее за счет Третьего лица, умалив роль Святого Духа. А в итоге получилось, что спасение души уже не есть дело Святого Духа, это вопрос, который решается деньгами.

Вы скажете, что Рим давно уже не торгует индульгенциями? Разумеется. На еретической почве вырос сорняк настолько отвратительный, что его таки удалили. Но почва осталась еретической, и она породила другие сорняки, которым нет числа. Например, догмат о непогрешимости римского папы (1870), из которого следует, что папа имеет право единолично вводить или отменять любые догматы. То есть вероучительное значение папской буллы равно определению вселенского собора.

В определениях соборов отцы писали: «Изволилося нам и Духу Святу». Таково православное учение в том, что соборные определения продиктованы Духом Святым. Католикам это не надо. По их суждению, Дух Святой действует через папу. Вот тебе, бабушка, и филиокве. Сначала они принизили роль Духа Святого, а потом объявили одинокую фигуру римского понтифика самым надежным Его вместилищем. Это ужасно.

Кстати, протестанты, вышвырнув из католицизма половину его содержания, филиокве все же заглотили, очевидно, и внимания на него не обратив. В итоге сейчас они говорят, что богатство – показатель праведности. Чем больше нулей на банковском счете у человека, тем угоднее Богу этот человек. Приехали.

Итак, мы можем не понимать значения догматов, но мы должны понимать, что значение это огромно настолько, насколько огромна разница между различными направлениями христианства.

***

Таков мой личный опыт обоснования истинности православной веры. Когда я это писал, у меня за спиной была приличная православная библиотека, но я ни разу не заглянул ни в одну из книг, чтобы подтянуть дополнительную информацию или укрепить свои конструкции цитатами. Не из лености, поверьте, что во всех остальных случаях я не ленюсь это делать. Прежде, чем что-то писать я обычно долго и основательно конспектирую необходимую литературу. Сейчас- не стал. Мне хотелось, что бы сюда попало только то, что уже есть во мне, то что есть часть меня. Нет таких вместительных гробов, чтобы уложить туда библиотеку. А то, что сюда попало, пребудет со мной в вечности.

Это не богословская работа, для таковой у меня недостаточно знаний. Это тем более не проповедь. Не считаю себя имеющим моральное право обращаться к кому-либо с проповедью. Это из разговоров на кухне. Из «бессмысленных и беспощадных» разговоров на кухне. Это то, о чем я говорил бы, если бы мы встретились.