Валентина Чупятова - Избавься от кошмаров прошлой жизни

НЕКОТОРЫЕ СОБЫТИЯ МОЕЙ ПРОШЛОЙ НАСТОЯЩЕЙ ЖИЗНИ

Зри в корень. Увидишь прошлые жизни.

Не Козьма Прутков

Нет ни прошлого, ни настоящего, ни будущего.

Есть только здесь и сейчас - это мое сегодняшнее мироощущение. Как я пришла к этому? Конечно, не вчера и не в тот майский день, когда я появилась на свет более чем полвека назад в ностальгически дорогом для меня старинном городе Костроме, названном так в честь славянской богини плодородия. Я точно помню этот день, когда это началось. Мне восемнадцать лет. Я - студентка первого курса медицинского факультета Университета дружбы народов. Во мне все ликует и поет. Я молода, энергична, здорова, осуществилась моя мечта. Я буду врачом. Я учусь в вузе, в который в то время было невозможно попасть обычным путем, сдавая вступительные экзамены. Студентов отбирали в него из других вузов. Я поступала в июле на биолого-почвенный факультет МГУ. Хотела проверить свои силы перед поступлением в медицинский институт - туда экзамены сдавали на месяц позже, в августе. В МГУ я поступила, что меня и порадовало, и огорчило. Я уже успела пропитаться студенческим духом университета, пока готовилась к экзаменам и жила в общежитии в высотном здании. А вдруг я не поступлю в медицинский, не пройду медицинскую комиссию: у меня высокая степень близорукости, очкариком я была со второго класса школы. И тут, о счастье, меня вызывают в комиссию и предлагают учиться на медицинском факультете вновь организованного университета.

Мое счастье поступления в Университет дружбы, где, кроме медицинского образования, я уже в совершенстве овладела иностранными языками и получила не только диплом врача, но и переводчика и, более того, издала - уже позже - серию медицинских словарей, в ту пору было омрачено. Однажды я проснулась в комнате общежития. Была глубокая ночь. Тишина. У меня бешено колотилось сердце от страха, который буквально сковал меня.

Было ощущение, что мне шестьдесят лет, что я прожила жизнь и ничего не добилась. Это было так реально, что страх усилили чувства тоски и безысходности. За свои восемнадцать лет я никогда такого не испытывала. Это состояние длилось мгновение, но запомнилось мне на всю жизнь. Откуда это ощущение? Как я сейчас понимаю, мне приснился, как бы бабушки сказали, вещий сон. Сон, в котором события прошлых жизней или будущей были реальными. Это ощущение я пронесла через всю свою жизнь, пытаясь сделать его созидающим. Но тогда это ощущение не было осознанным, я не знала истинных событий этого сна и поэтому, когда я приближалась к своему шестидесятилетию, то все больше и больше понимала, что вещие сны сбываются, если не попытаться разгадать их.

Я всегда была очень жизнерадостной и свободно-созидательной в своей жизни. Я росла в семье желанным ребенком. До меня родители потеряли двух детей: сына трех с половиной лет, Женечку, и восьмимесячную Шурочку. Женечка умер от пневмонии, когда отец воевал на Финской войне. Папу отпустили с фронта, чтобы похоронить сына. Мама принесла Женечку в детские ясли-сад здоровеньким, вот на фотографии он красавец крепыш, а спустя три дня он умер у неё на руках. Тогда было очень плохо с антибиотиками.

Когда мама рассказывала о смерти Женечки, то всегда с неприязнью вспоминала окошечко, через которое детей принимали в ясли и отдавали родителям. Полагалось ребенка раздеть и передать его голеньким. И так же голеньким его возвращали. Были видны только руки того, кто брал и отдавал ребенка. При этом мама всегда спешила, боясь опоздать на работу: с опозданием в то время было строго.

В приемной яслей-сада было холодно. Холодные руки и маленькое незащищенное тельце. Я помню это окошко, хотя никогда меня не отдавали в ясли-сад, но об этом потом. Хотя почему потом? Можно и сейчас. Дело в том, что, когда в семье умирают дети в раннем возрасте, их энергоинформационная сущность, душа, переходит в физическое тело следующего ребенка, родившегося в этой семье. В моем биокомпьютере записаны все события, которые происходили в жизни моих брата и сестры. Поэтому я помню тяжелую челюсть и злые стальные глаза женщины в белом халате, которая принимала детей по ту сторону окошка. На руках у мамы умерла и Шурочка, которую совсем безжизненную, с почерневшим животиком однажды сунули руки из окошка. Утром она была совершенно здоровой. Шурочку отравили, говорила мама.

В то время много было таких случаев. Поговаривали о диверсии, но ничего доказать не могли. Шла война. И только в послевоенные годы, когда мне было лет десять, был арестован немецкий лазутчик и его жена. У них нашли рацию и шифровки. Мы, маленькие дети, бегали смотреть на небольшой деревянный дом, в котором жили немецкие шпионы. Костромичи, когда судачили об этом происшествии, вспоминали, что, хотя Кострома недалеко от Москвы и здесь был оборонный завод, эвакуированный из Ржева, но немец никогда не бомбил город. Это было загадкой. И вот загадку разгадали спустя почти десять лет после войны.

Первые месяцы моей жизни мама не работала. Страх потерять меня всегда присутствовал в семье. Правда, потом маме пришлось пойти работать: жить на пенсию отца, который вернулся с Великой Отечественной инвалидом, было невозможно. Родители голодали. Папа заболел открытой формой легочного туберкулеза. Туберкулезный бронхоаденит не миновал и меня, а потом и родившуюся на шесть лет позже мою сестру.

Но зато мне он подарил в те годы встречу с замечательным детским врачом - Чекановой Верой Александровной. Маленькая, сухонькая старушка светилась добротой и глубокой внутренней интеллигентностью. Она была из "бывших". Еще до революции получила медицинское образование за границей. Вера Александровна была почти членом нашей семьи. И ещё я помню медицинскую сестру, что работала с ней. Молодая, красивая, обаятельная и очень мягкая. Мягкая руками и душой. Я только сейчас, по прошествии многих лет, вижу и понимаю, что эти две женщины лечили не лекарствами, а душевным теплом.

Вера Александровна Чеканова была глубоко верующим человекам. Когда мы уходили, она всегда напутствовала: "Все будет хорошо. Ступайте с Богом". Я, проработав в медицине уже без малого сорок лет, могу сказать, что очень редко мои коллеги, с которыми я работала, и врачи, к которым я обращалась как пациент, по своему отношению к больному и его семье были похожи на доктора моего детства. Вера Александровна была, по сути, семейным духовником. Она знала о нас все, потому что лечила не только мое больное тело, но и давала моим молодым родителям житейские советы. А они в них нуждались, в Костроме у них родных не было.

В этот город их забросила война. Сами они были из Ржева. Маме было восемнадцать, а папе двадцать, когда они поженились. Было это 25 мая 1938 года. Они прожили вместе полвека. Папа умер 15 апреля 1988 года в день Пасхи, а мама - спустя десять лет, 4 апреля 1998 года. Они похоронены на нашем сельском кладбище в сосновом бору. Сначала папа был похоронен на Домодедовском кладбище, которое находится за городом, в часе езды на машине. Конечно, мертвым все равно, где лежать. Но кладбище, как ни странно это звучит, предназначено для живых, для тех, кто посещает могилы. А Домодедовское занимало громадное открытое пространство на заболоченном месте без единого деревца и было заполнено квадратиками два на два. Во время дождей многие могилы покрывались водой.