Андрей Писарев - Erase my memory. Сотри мою память

– И что? Ты хочешь сказать, что ты отвергнут?

– Хах… На самом деле я хотел сказать, что ты мне нравишься, но говорить мне не хочется. Я при том, что безбашенный снаружи, внутри тихий. А именно безбашенные, ну заводилы, девочкам нужны, которые будут развлекать. Но при такой, достаточно интимной обстановке, вот это состояние «берсерка«» пропадает, важна приятная атмосфера, милые разговоры, поцелуи, понимаешь?

– И?

Я сделал глубокий вздох и сказал:

– Счастье любит тишину. Когда я с кем-то наедине, я хочу понаслаждаться тишиной, но я… Я не могу найти такого человека, понимаешь?! – сказав это, у меня потекли едва видимые слёзы, которые заметила Алиса.

– Блее… Ну ты чего? Я тоже люблю тишину, особенно с тобой, давай помолчим.

– Да не смогу я уже плакать, молчать то есть. Я хочу тебя поцеловать.

– Целуй.

– От меня, честно говоря, люди шугаются. Я нахожу взаимосвязь между выбранной свободой и недостатком внимания. Я ненавижу людей, но при этом внимания, окружения, которое я своим поведением от себя обрезаю, мне не хватает. Я выбрал свободу мыслей, поведения, однако с этим приобрёл потерю в социуме – все считают меня фриковатым.

– А почему ты ненавидишь людей?

– Люди – *** на блюде. Тупые, ничего не хотящие, с гнилой внутри, и красивой снаружи туши, только и хотящие за нихера не делание получать деньги.

– Лол. Нужно ли тебе признание, внимание таких людей?

– В этом и парадокс, понимаешь? Я вижу этих уе***ов и всё равно к ним тянусь. Почему-то в этом особенность человека – идти туда, где будет плохо.

– Ты отпугиваешь людей, потому что слишком сложный, я так думаю.

– Что ты имеешь в виду?

– Ну хотя бы твой разговор. Ты говоришь как-то мудрёно, литературно, не живо, не натурально.

– Б***ь, а как вообще жить-то. Сука, как быдло говоришь – ты быдло. Красиво говоришь – не натуральный.

– Ты, как ребёнок ещё, на чёрное и белое всё делишь.

– Да, приятно пи***ц.

– Не обижайся, хотя, не этого ли ты хотел, быть постоянно молодым?

– Я этого и хотел, просто на этапе формирования этого стержня пацифиста с детским настроем и ненавистью к серьёзности, я не учёл две вещи: первое – пацифизм в мире злых уродов будет слабостью, о которую вытрут ноги все, кому не лень. И второе – быть взрослым ребёнком одному – скучно и тоскливо. Постоянные мысли о том, что ты какой-то не такой, странный. Девочки, мальчики, близкие, да все, от тебя шарахаются, и тогда начинаются мысли о том, что ты никому не нужен, и т.д.

– А чего ты хотел? Выбрать путь панка и быть в центре внимания людей? Чтобы они тобой восхищались? Ты не в фильме, не в книге, а в жизни. Жизнь тебя сожрёт, если ты не готов нести эту.. Как она называется? А, ношу. Ношу, с которой ты хочешь быть счастливым. Чем выше порог счастья, тем выше ответственность…

– Да-да… Ты мои мысли цитируешь, о достойности комфорта кого-либо, – вспомнив эту мысль из книги Игната, сказал я.

– Что ты имеешь в виду?

– Каждый достоин того комфорта, который он имеет. Не уж то наркоманы достойны комфорта от самосовершенствования? От того, что они поставили себе цель и упорным трудом достигли её, смогут кайфануть? Ну нет, конечно. Их комфорт окован опиумом, «мяу-мяу »и т.д.

– Мне даже нечего сказать. Ты, наверное, прав.

После слов Алисы мы замолчали на десять секунд, и поэтому я сказал:

– Вот и наступила пора молчания. Ни тебе нечего сказать, ни мне. В такие моменты все так и норовят заткнуть эту паузу какой-нибудь тупорылой шуткой, анекдотом, или словами, а-ля какое прекрасное небо, погода, облака. Не понимают, что к молчанию то всё и шло, потому что именно в молчании можно понять, комфортно ли тебе с человеком.

– Ну, давай помолчим.

В течение получаса мы активно молчали, паря по очереди мою одноразовую электронную сигарету. В колонке играл какой-то автотюновый кал, после прослушивая которого, мне стало немного не по себе. В один момент я встал на колени, потянувшись к колонке, чтобы включить альбом группы «Радиохед» «Kid A». Я не мог его долго найти в огромной музыкальной библиотеке, да и к тому же у меня сильно кружилась голова, после выпитого алкоголя и от передоза солевым никотином. Найдя его, я включил первую песню альбома под названием «Everything In Its Right Place» и повернулся к Лизе. Ощущение внутри мне ясно давало понять, что голова выключится с минуты на минуту, а тело войдёт в состояние круиз-контроля. Её глаза улыбались в мою сторону, но сразу же перестали, увидев мою постепенную смену положения на диване. Я медленно падал.

Открыл глаза я через десять секунд, но считал где-то в голове, что прошло часа два. На лице Алисы было беспокойство, а её обеспокоенные и едва дрожащие руки трогали мои щёки. Упасть я не успел, потому что она меня поймала и положила на бок на свою кровать. Абстрактность альбома, включенного мною, вызывала во мне буйство мыслей, которые подавали мне вид того, что я ещё как-то жив, ибо снаружи я выглядел трупом, потому что выпитый алкоголь уже проник в мозг. Мысли летали от старых переживаний к загонам о будущем. Воспоминания настигли на меня котом с именем Бомжара. Я решил отвернуться от Алисы, чтобы она не видела моих слёз, но отвернуться на сто восемьдесят градусов сил не хватило, и я лёг просто на спину и уснул, начав смотреть сон.

Бомжара пришёл в нашу семью после того, как мы его защитили от нашей кошки Мотьки. Она была уже достаточно взрослой, бойкой и сильной кошкой, способной разорвать котёнкоподобного кота, коим и был Бомжара. Мы отогнали Мотьку от него, чему он был рад. На его мордочке вырисовывалась палитра эмоций: сначала непринятие того, что он спасён, потом радость, что жив, и благодарность, что теперь, как он считал, мы возьмём его с собой и будем его хозяевами, из-за чего он начал ласкаться и мурчать. Мы его погладили, но дали понять, что его мы не возьмём. Подумать только, насколько мы задели его сердце, что защитив его, он пошёл за нами, даже, когда мы его с собой не взяли и отвергли его ласку. Он постоянно приходил к нам домой, ел еду наших кошек, спал на диване, когда нас не было, ведь когда мы приходили, мы его прогоняли.

И настрой против него не был беспричинным, отнюдь. Его уши были голые, как будто больные. Мы называли это лишаем, не знаю, так ли это было на самом деле, или нет. Бомжара настолько влился в нашу семью, что стал ходить уже к нашим родственникам в соседнем доме, никак не контактировав с ними до этого. Эта наглость осточертела всем и однажды, поехав за вениками в лес, мы взяли его с собой. По пути в лес мы проезжали бескрайнее поле и на большой скорости выбросили… Мы выбросили его в окно автомобиля. Никому не понять, как больно мне это вспоминать. Бомжару не любили, и я не любил. Однако став слишком миролюбивым, я возненавидел себя и тех, кто придумал и поддержал идею, о избавлении этого несчастного кота. Никакая исповедь пред батюшкой не поможет тебе. Жизнь рано или поздно даст тебе ответный удар, который тебе покажется несправедливым.