Борис Черных - Старые колодцы

Поэтому сейчас можно наблюдать поразительные сцены: молодые вожди разучиваются слышать негромкую жизнь стариков, забывают их горький и иной опыт, обижают их невниманием, непониманием их простых запросов. Возрастают случаи жестокосердия, но не того, шахматовского, а дежурного.

Самое печальное, соратники Царева полагают, что в колхозе главное – энерговооруженность, в то время как определяющими являются производственные и бытовые отношения. Плохо представляют молодые эволюцию колхозного строительства и превратно, в силу привнесенных обстоятельств, толкуют основы народоправства; впрочем, они и не понимают его проблем во всей глубине. Не раз я наблюдал, как принимались решения, противоречащие сути народоправства. Например, кричащий пункт в «Мероприятиях по укреплению трудовой дисциплины в колхозе имени Кирова на 1977»: «Правление колхоза, партком и исполком с/совета отмечают, что дети некоторых членов колхоза нерегулярно посещают занятия, плохо учатся в школе или совсем ее бросили и нигде не работают. При начислении дополнительной оплаты родителям будет учитываться успеваемость детей. Родители, дети которых плохо учатся или совсем не учатся, могут быть лишены дополнительной оплаты полностью или частично». – Здесь следствия поставлены впереди причин.

Воспитательная, идеологическая, политическая работа отдает формализмом. Вот факт – я опросил десятки рядовых колхозников, педагогов, специалистов, даже учащихся (ребят опрашивал классами), и никто не мог сказать, какие лозунги и плакаты висят на бригадных конторах, у клубов, на сельсовете. Плакатам же и парадным цифрам несть числа, они меняются время от времени, но никто ими не интересуется. Да ведь так и по всей стране.

Среди четырехсот журналов, получаемых ежемесячно, нет «Проблем мира и социализма», «Педагогики», «Вопросов истории», «Вопросов философии», «Нового мира», «Нашего современника». Зато в глазах рябит от «Экрана», «Советской эстрады», «Крокодила»; «Здоровья» и т. д. – изданий небесполезных, но вторичных. По библиотечным формулярам я узнал, что качество чтения художественной и научной литературы оставляет – мягко сказать – желать лучшего. Имеющийся книжный фонд используется едва ли на 10 процентов и бессистемно. Учителя утратили роль духовных поводырей. Обидно вдвойне, ибо в деревнях живут талантливые люди – певцы, актеры, художники, сказочники. Разросшийся объем труда не позволил мне привести примеры народного творчества, кроме песен...

Спиртное становится страшным спутником всех слоев населения: пьют женщины, пьют дети, пьют старики... Но еще классик не случайно обронил слова: «Мужик, идущий повеся голову в кабак и возвращающийся оттуда навеселе, может многое объяснить, доселе необъяснимое, в истории государства Российского» [79]. Уровень нравственности понизился – это видно по семьям, разрушающимся на глазах. Случайные связи, случайные браки, случайные дети и случайные родители несчастных детей. И никогда не было столько самоубийств. Церковь пала под прессом безбожного государства.

Винить здесь кого-то конкретно нельзя: ни Царев, ни Куроедова, ни молоденькая завклубом в Никитаеве Люда Данилович (громче – «заведующая Домом культуры») не осилят махину, именуемую Надстройкой.

Так во имя чего мы затеяли коллективизацию?

Нелля Петровна Куроедова, председатель сельсовета в Никитаеве, педагог по образованию, женщина совестливая, резонно считает, что именно сейчас, когда достигнуто благополучие и сильна техническая оснащенность колхоза, пора все задачи, сугубо производственные и духовные, решать комплексно, не отдавая предпочтение материальным заботам. Не секрет, что роль учителя на селе оказалась заведомо приниженной, тракторист с шестью классами позволяет себе выкаблучиваться перед женщиной, которая учила его грамоте, проверяла его тетрадки и старалась удержать на уроках. Не секрет, что нашу трудовую интеллигенцию, плоть от плоти народа, на властных этажах все еще считают людьми второго сорта; так протягивается из 30-х годов неправильное отношение к людям, призванным помогать народу хранить и приумножать исторические традиции.

Опыт коллективизации, доставшийся нам дорогой ценой, должен бы нынче взывать к полному самоуправлению, когда не только структуру посевов, но и все другие внутренние дела пристало решать коллективу через выборных и подотчетных ему вождей.

Да, именно сейчас материальная база в колхозе достигла уровня, при коем можно предпринять небесполезные – и обязательно соборные усилия, чтобы возродить здоровую моральную атмосферу на производстве и в быту. Какие это шаги – разговор специальный. Но то, что они диктуются временем, абсолютно неопровержимо, мы уже подошли к роковой черте. Не случайно и сами правленцы во главе с Царевым заказали мне Историю колхоза: они захотели увидеть не только прошлый день с его драмами и трагедиями, но и определить перспективы, – это внушает добрые надежды.

Коль скоро я повел такую речь и надеюсь на возможные духовные перемены в колхозе, значит, и историю колхоза имени Кирова, тяжелую и драматичную, я понимаю как нелегкие, но все-таки поиски национального идеала. Я и сейчас вижу пути, какими надо идти, чтобы мужик все более забывал посторонность, болел сердцем за дело...

Многое я не сказал – сроки, на труд мой отпущенные, истекли и силы иссякли.

1974–1978

Тулунский район Иркутской области –

город Иркутск

Весной минувшего года в Ярославской городской газете я прочитал о том, что продается в Даниловском районе дом, отыскал объявителя, намереваясь осесть на хуторе и дописать заветное («Минувший год» – 1992-й. – Б.Ч .) Помнил я обещание свое рассказать Тебе – в лицах – драму, частью которой была и Ты.

Дом, давно лелеемый мной, мог стать явью еще в 70-х, когда Валентин Распутин водил меня по порту Байкал. Стоял тогда сухой полдень, стрекозы садились на плечо, в мареве тонули горы. Мы чуть было не выбрали особняк на семи ветрах; вид открывался с холма далекий и солнечный. Но притяжение Дмитрия Сергеева, писателя-фронтовика, победило притяжение Распутина, избу на Байкале я не купил.

Прошло девять лет. В камере штрафного изолятора, коротая холодные ночи, я рисовал будущую мою обитель кусочком проволоки на бетонном столе. Стол охранники окрасили коричневой краской. Слегка царапая поверхность, я чертил домок, не думая о последствиях, хотя они грянули: за порчу лагерного имущества к десяти суткам изолятора подполковник Федоров добавил еще семь. Но дело было сделано – дом с высокими окнами смотрел с бетонного стола и угревал косточки. Оно, конечно, безумие – внутри ада рисовать картины радужного грядущего. Но – рисовал, но – планировал.