Литературно-художественный журнал - Традиции & Авангард. №2 (13) 2022 г.

– Пошел вон, мудак! – кричат все и гоняются за ним по сцене, размахивая швабрами и смычками от скрипок и виолончелей. Однако прогнать яванского мудака не так-то просто. Поднаторевший в тайском боксе, закаленный в кулачных боях на окраине мира, он так ловко и изящно размахивал ногами и руками, что затмевал всех прима- балерунов. Блистательными великолепными па, они же сочные удары в челюсть и нос, он сокрушает одного своего противника за другим. Затем хватает за ноги черную Одетту и белую Одиллию и под шумок и хаос тащит их со сцены. Две жены лучше одной, две курочки – лучшая награда победителю.

– Мне же больно, мужлан! – визжит Одетта.

– А мне, думаете, не больно на все это смотреть? – парирует деревенщина. – Разделили весь мир на черных и белых и радуетесь!

А еще я думал про черное и белое в нас. Черный лебедь и белый лебедь. Белая – символ чистоты – невеста. И черный цвет, черная кожа и перья – символ грязи и саморазрушения, символ мазохизма и садизма.

Как странно, что второй раз я сталкиваюсь с Мелиссой на фоне свадебного представления! Что это? Фарс, трагикомедия, драма? Вышла ли она все же замуж, примирившись с женихом? Или этот ее спутник – сутенер? А может, я всего лишь перепутал двух девушек, и та девушка в клубе и нынешняя в театре похожи, как Одиллия и Одетта?

Когда объявили второй антракт, мне удалось найти, запеленговать ложу, в которой сидели «Одетта» и «Хай Зигфрид» – ее бритый мужчина в костюме. А еще я заметил, что задние ряды пышных стульев в ложе свободны.

«Заскочу в эту подвешенную к стене позолоченную колесницу и сяду на первый попавшийся стул», – решил я во время второго антракта. Может, тогда мне удастся подслушать, о чем они говорят, чтобы понять, муж с женой они или просто парень и девушка.

Я так и сделал: как прозвенел третий звонок, проскочил в кабинку и пристроился сбоку у портьеры. Теперь снова уже в нескольких метрах от меня сидела Мелисса и ее избранник, и я мог видеть завиток волос на тонкой шее и ощущать аромат ее тела, от которого мои ноги сводило судорогами.

А за моей спиной на столиках я заметил ведерки с бутылками охлаждающихся алкогольных напитков, а еще бокалы и бутылки с минеральной водой.

Я, кажется, промок под дождем и заболевал, аромат Мелиссы лишал меня сил, как зелье, и мне очень хотелось взять одну из бутылок с прозрачной живительной водой, чтобы сглотнуть слюну и запить таблетку.

– Мужчина, это ваша вода? – резко повернувшись, прошептала полная дама в перьях. – Вы уверены?

– Извините, – прошептал я, ставя бутылку назад.

– Вы, вообще, как здесь оказались? Покажите свой билет, молодой человек!

Я был пойман с поличным, я не знал, что эту выпивку предварительно заказывают в кафе, заплатив деньги. Я думал, она положена всем сидящим в ВИП-ложе, я надеялся, что это бесплатная вода, которую ставят в ложи так же, как раздают бесплатно в бизнес-классах самолетов. Но теперь я был пойман, как воришка, и сгорал от стыда. Думаю, в тот миг я был краснее яванского петуха, краснее его гребешка и бархатной обивки театральных стульев.

– Идите воровать в другое место! – грозно и теперь громко потребовала дама в перьях. И тут все, в том числе и Мелисса с ее спутником-ухарем, повернулись и посмотрели на меня в упор и с укором.

Так я был изгнан из золотой колесницы. Меня с позором, как последнего воришку, вывели вон, под презрительные взгляды, в том числе и Мелиссы. Дальше я досматривал спектакль с галерки, как раб, проданный за провинность на галеры. Хотя лучше мне было бы совсем покинуть зал. Но я не мог так просто оставить Мелиссу, и все последнее действие сидел, согнувшись в три погибели над веслами подлокотников и прячась от публики за спинками-лопастями. Мне казалось, что теперь я – центр представления, что меня приметили и осуждают уже все зрители театра. Что теперь все пялятся только на меня. Под конец я начал ерзать в нетерпении, тряся ключами, как кандалами, ожидая, когда же закончится спектакль. Так мне хотелось то ли сбежать, то ли поскорее оправдаться и реабилитироваться.

Я решил, что если спектакль закончится хорошо, то и в нашей истории все будет хорошо. А если злой волшебник убьет Одетту – странно, ведь я всегда ассоциировал себя со злом, – то и у нас все будет плохо.

И спектакль закончился хорошо. Поняв, что злой волшебник обманул его, подсунув вместо Одетты Одиллию, и что он ошибся, приняв за белого лебедя другую, похожую на него девушку, Зигфрид спешит на озеро, просит прощения, плачет, бьется в истерике, надевает черные одежды. Лучше спектакль закончиться и не мог. Сам перепутал – сам страдай и погибай.

Каждая встреча и каждая разлука с женщиной – это и фата, и саван одновременно. А значит, и мне нужно дорожить каждой встречей с Мелиссой. Не дожидаясь окончания оваций, я сбежал вниз к гардеробу, расталкивая локтями по пути таких же нетерпеливых и неблагодарных, как и я, зрителей.

Я поймал Мелиссу у зеркальных стен фойе, когда она, накрутив на шею шарфик, прятала под беретку вьющиеся локоны. Я подошел к ней вплотную. И быстро, чтобы она не перебивала, выпалил, что это не мое истинное лицо. Что я не вор, как можно было подумать. Что я в последнее время хожу как заколдованный. И что всех нас нужно расколдовать, как расколдовали Одетту. Что у всех нас истинное лицо совсем другое. И что истинное лицо этого города тоже совсем другое.

Мелисса смотрела на меня как на городского сумасшедшего, как на психа-фрика из Михайловского сада, который предлагает всем нарисовать их истинный портрет. Но я предлагал, нет, требовал не сеанса с позированием. – Дайте мне скорее ваш номер телефона, или уйдемте из театра вместе, и я все объясню!

Сейчас я понимаю, что нес чистейший бред, но тогда под впечатлением от спектакля мне казалось, что это правильные слова. Более того, произнося их, я накарябал на какой-то бумажке из кармана, может, чеке или билетике, свой телефон и вручил его Мелиссе с просьбой обязательно перезвонить.

И в этот самый момент, когда ошарашенная моим напором Мелисса невольно приняла бумажку с телефоном, к нам подошел ее лысый накаченный амбал и с большим интересом заглянул мне в глаза. С таким большим и грозным интересом, что мне на минуту даже стало неловко за него – мол, чего ты так пялишься? Чего ты так вылупился, чувак? Чего ты тут так неловко торчишь? Не видишь, люди хотят поговорить о важном!

Но он быстро сориентировался. Понял по моим безумным глазам, что имеет дело с умалишенным. А потому примирительно улыбнулся- оскалился и ловко оттер меня от Мелиссы всей массой, отсек своим могучим торсом, помогая при этом Мелиссе надеть плащ. В этот момент он больше походил на быка, отнявшего у хлюпкого тореадора тряпку, на быка, оттирающего хрупкого тореадора от его законной победы и славы. Или на фокусника, прячущего свое сокровище, сначала под мантию, а потом и в черный ящик автомобиля, чтобы потом, дома, распилить девушку на восемь частей.