Марина Шухарт - Десять кругов

– Да, все тогда выйдут, вещи нужно будет вынести и будет досмотр.

– Это долго?

– Когда как…

Мы сели обратно в автобус, двери закрылись и… больше не открывались около 11 часов. Мы стояли в очереди.

– Да выпустите хоть в туалет, столько стоим, у нас дети… – молил кто-то.

– Просто хоть дверь откройте, дышать нечем!

Никто не отвечал на мольбы:

– Это граница, тут нельзя!

И мы сидели. Ждали.

Нас спасло только то, что Дарвин тихо проспал почти все это время. Привычно проверяла под ним – сухо ли? Потом тоже забывалась коротким сном. В один из этих коротких моментов забытья мне снились мама, папа и Пашка, которые стояли у крыльца паспортного стола и махали мне рукой, улыбались. Во сне я думала, что это хорошо, значит, они сейчас получат паспорта и сядут на следующий автобус, приедут следом. А проснувшись, я забиралась под одеяло к Дарвину и слезно шмыгала носом. Я была одна… Без мамы, папы и Пашки. Теперь совсем одна.

11 часов на украинской границе, и вот – польская сторона. В душный салон с сонными и перепуганными людьми влетает тощий поляк в форме. Он похож на сторукого бога, так как совершенно непонятно, как можно было в одно мгновение собрать документы у всех людей, находящихся в автобусе. Но следом… следом в салон вошел Ангел и его явление, озаренное первыми лучами солнца, было особенно волнующим.

У Ангела была рыжая борода, очень мятая куртка с надписью «volunteer» и просто потрясающая улыбка. На одной его руке висел пакет, из которого он вынимал прохладную бутилированную воду, а в другой была коробка, из которой бородач раздавал свежие булочки. И в этом акте милосердия мне почудилось что-то библейское – чем вам не чудо пяти хлебов и двух рыб, сотворенное где-то возле Вифсаиды?..

– Kto potrzebuje wody? – говорил волонтер, не прекращая улыбаться. – Kto potrzebuje toalety?

Оживились даже старики, которые казались статуями. От прохладной влаги, от аромата выпечки или от призыва пойти в туалет, трудно сказать. А бородач уже вносил в салон автобуса какие-то свертки и раздавал детям сок, вафли, печенье и фруктовое пюре.

– Даря, Даренька… – начала тормошить я сонного ребенка. – Пойдем в туалет…

Пока мы оделись и вышли, очередь к единственной уборной уже была длиной ровно во всех пассажиров автобуса. Мы с малышом – последние. Глазеем на то, что происходит кругом, радуемся новому утру и очень-очень хотим в туалет.

Игрушки, медикаменты, вода, средства гигиены – небольшое помещение пограничного пропускного пункта было заставлено, как небольшой склад.

– Берите, что нужно, – сказал пробегающий мимо юноша, еще один, русскоязычный волонтер. Старики снова потянулись к воде. Дарвин поковырялся в стакане с цветными карандашами, посмотрел чужие картинки, но сам рисовать ничего не стал – постеснялся.

– Еще досмотр будет, – вздохнула женщина, стоящая перед нами.

– А как будет-то? – стала волноваться другая.

– Говорили, будут чемоданы смотреть.

И правда, таможенники тем временем попросили водителя открыть багажное отделение, проволокли к рамке сканера чей-то чемодан, изучили его.

– Нам тоже нести? – стал спрашивать кто-то из толпы.

Поляки замотали головой, что-то стали говорить, никто не разобрал. Один из наших водителей пояснил, используя в том числе разговорную, простонародную лексику:

– Все, досмотр окончен, б…ть, документы уже могут вернуть, все в салон, из-за вас задерживаемся, б…ть!

– Но мы в туалет…

– Потом сходите, через два часа будет остановка!

– Как это – через два часа? Мы столько ждали. Посмотрите, тут же дети…

Кто-то стал показывать в том числе на Дарвина, который совсем испугался криков и прятался за меня.

– Чуть что – сразу дети у них! – заругался водитель. – Мы стоим из-за вас.

Этому странному диалогу изумился даже пограничник, тащивший к автобусу кипу наших документов. Встав перед водителем, как упрямый столб, он строго сказал:

– Nie spiesz się, dzieci są tutaj! – и тоже показал на Дарвина.

Краем глаза я видела, как возле автобуса какая-то женщина обнимает волонтера-бородача. И они друг другу бесконечно повторяют:

– Dziękuję bardzo, дякую, спасибо! Dziękuję bardzo!

Минут через двадцать, в уже уверенных лучах весеннего солнца, мы выехали на польскую землю.

Вместе с этой, вполне реальной границей должна была быть пересечена и какая-то психологическая черта. Мобильный оператор переключился на роуминг, никаких оповещений о воздушной тревоге, гладкие дороги, указатели на смешном польском языке, от которого всегда щекотно где-то в переносице.

Люди в автобусе зашевелились, скинули паническое оцепенение, заговорили между собой. Ко мне повернулась женщина, сидящая впереди, протянула конфету:

– А как зовут вашего мальчика?

– Дарвин, – сказала я, готовая к пояснениям.

– Как ученого? Который писал про теорию эволюции?

Вообще у меня есть несколько заготовленных вариантов истории, почему у Дарвина такое имя. И о том, как мы тянули записки из шляпы, а кто-то шутки ради написал «Дарвин». И о том, что альтернативный вариант имени был «Перкосрак» – в честь «Первой космической ракеты» и моей любви к научной фантастике. Но тут я ответила проще:

– Нет, просто игла слов… Дар – как подарок, и «win» – как победа по-английски. Вот и получается, что он мой дар и мой победитель. Дарвин.

– Оригинально, – подтверждает женщина, и мы друг другу улыбаемся, как мы все друг другу улыбались когда-то давно, в мирные времена.

И тут, сначала тихо, а потом все громче и громче начинает плакать девочка с рыжей куклой, сидевшая в конце салона:

– Мам, я к папе хочу… Я домой хочу… Мам, я хочу домой… Когда мы поедем домой?

И вот так, сначала тихо, а потом громче и громче начинают плакать все остальные. Отворачиваясь к окну или утыкаясь в ладони, закусывая губы или даже не пытаясь скрыть своих слез.

Черта была пересечена, но война нас не отпустила. Вцепилась, костлявая: «Не убежите, не победите! Я тут, я с вами, я в вас самих. Буду сниться, буду пугать самыми черными новостями из дома, заставлю бороться за жизнь всюду, где бы вы ни оказались. Вас ждет голод и одиночество, никому вы не нужны, только мне… только мне! Вы мои!»

И одна за другой в салоне автобуса поднимаются женские головы, и, как на исповеди, сыплют историями:

– Я сама из Донецка, у меня в 14-м году дом разбомбило, уехала к сестре в Мелитополь, на квартиру накопила, ремонт сделала, а теперь сгорела моя квартира. Еду в Германию…

– А мы из Донецкой области. Выехали еще в марте в Днепр, пожили на съемной квартире, деньги закончились – будем в Польше искать, где жить. Может, пособие дадут, двое детей в семье.

– Мы из Днепра, муж без работы дома остался, а мы к родственникам, хоть на время, пусть дети спокойно поживут.