Ермек Турсунов - Кирпич

Что делать, они не боятся своего народа. Не уважают. А должны бояться. Значит, это уже не тот народ, которого следовало бы бояться. И уважать. Поэтому они научились говорить лишь некоторую часть правды. А это самый изощренный вид лжи. В данном случае так называемому народу стоило бы помнить: чем глубже мы прячем свои головы в песок, тем беззащитнее выглядят наши задницы.

И что теперь? Я про общую картину.

Чудовищная статистика случаев суицида среди подростков, заброшенные аулы и малые города, прообразы Чайнатаунов в микрорайоновских многоэтажках, никудышная судебная система, силовики с моралью уголовников, непреодолимый статус сырьевого придатка, кумовство, трайбализм, кабальные нефтяные контракты, 120 миллиардов долларов внешнего долга и народ, подсаженный на кредиты…

А могло ли сложиться иначе?

Честно говоря, вряд ли. Потому что это противоречит логике. Потому что.

– Первый театр появился в Афинах в 497 году до н. э.

– Дао дэ Цзин был написан еще в III веке до н. э.

– Леонардо умер в 1519 м в Италии, а не у нас.

– Колумб перепутал Индию с новой землей.

– Сырыма отравили, а Кенесары предали. Свои.

И, в конце концов, альФараби ушел пешком в Дамаск.

Плюс ко всему семьдесят четыре года в большевистском гетто. А до этого, если быть точным, с 1731 года подданные Российской империи. Боролись с царским режимом бесстрашно и отчаянно, но разрозненно и стихийно. До царских порядков была невнятная автономия в виде отдельных княжеств с уездными князьками. У каждого свой царь. И не надо придумывать небылицы тогда тоже не было единства. Была общность. Временные союзы перед лицом общей опасности. Не было и не могло быть государства в его классическом смысле. Были, возникали и гибли могущественные племена, целые империи, но это было так давно. И всегда была обширная малоосвоенная территория, которая исстари использовалась как транзитный коридор, соединявший Европу с Китаем. Так уж сложилось, и не о чем тут спорить. Но еще Вольтер говорил: «Кто хорошо служит своей родине, тот не нуждается в предках».

Чем глубже мы прячем свои головы в песок, тем беззащитнее выглядят наши задницы.

«Падает тот, кто бежит. Тот, кто ползет, не падает».

Плиний Старший

Не помню точно момент, когда это произошло. С какого времени началось массовое и неуклонное вытеснение всего подлинного из нашей жизни. Когда наши детки запели их голосами и начали танцевать их танцы. Когда мы стали повторять за ними все: от манеры одеваться до манеры преподносить себя. Наша действительность стала напоминать плохую копию сомнительного оригинала. Не осталось почти ничего настоящего. У каждого явления появился свой компилированный вариант. У литературы. У театра. У кино. Псевдо-книги, псевдо-спектакли, псевдо-фильмы. Как-то незаметно всему нашлась замена: подобие образования, подобие здравохранения, подобие демократии… Суетливая беспорядочная возня в итоге породила подобие жизни.

Всей этой грандиозной фальсификации придумали название транзитный период. То есть мы еще в пути. При этом не совсем ясно, куда идем. Совсем не факт, что в верном направлении. Есть подозрение, что наши поводыри не знают дороги, поэтому часто сверяются с чужими картами.

Из прошлого нам досталось в наследство возвеличенное самолюбие, не подкрепленное ничем значительным ныне.

Честно говоря, я был бы рад, если бы все эти трансформации, вся эта ономастическая чехарда со сменой имен, прозвищ, названий и обозначений были вызваны к жизни лишь моей персональной болезненной рефлексией. Но ведь достаточно выйти на улицу, и через пару шагов я наткнусь на ларек мусоросборник, завешанный по кругу газетно-журнальной макулатурой. Магазины забиты товаром, привезенным в большинстве своем «оттуда». Все люди с головы до ног одеты во все «ихнее». Вдоль улиц висят рекламные щиты, с которых на меня смотрят красавицы с ничего не обещающими улыбками и рекламируют их продукцию: мебель, дома, машины, шмотки.

Мы живем в мире вещей, созданных чужими руками. В атмосфере чужих достижений и открытий. Увлекшись подражательством и копированием, мы потеряли собственное лицо. Утратили мироощущение великого воина и философа, творца и труженика, поэта и мудреца. А если говорить другими словами, то колонизация приобрела более цивилизованные формы.

Да что там шмотки! Недавно ко мне на кастинг привели двух девочек близняшек. Очаровательные первоклашки, чем-то смахивающие на Макпал Жунусову в детстве. На вопрос: «Как зовут?» младшая ответила: «Анжелика», а та, что на три минуты старше, Альбина. Подумалось: ну вот, даже имена у нас стали такие… со стразами.

А на днях друзья рассказали о молодой семейной паре, которая упорно держится за корни и первенца нарекла не заезженным именем Аттила. Бабушка зовет малыша на свой манер Ателенок. (Не спорю: наверное, это лучше, чем Орындык. Или Шайнек. Или Амсипаш.)

«Чему смеетесь?» обращался гоголевский городничий к своим.

И правда чему? (Ответ: Слово второе, Абай.)

Приходится признать: сейчас другие пассионарии. Они навязывают нам свои правила. И когда мы вспоминаем свои победы над джунгарами, на самом-то деле мы оплакиваем былое свое величие. В нас саднит утрата былых позиций.

Из прошлого нам досталось в наследство возвеличенное самолюбие, не подкрепленное ничем значительным ныне. Поэтому наши идеологи до сих пор празднуют Анракайскую битву.

Опять же почему так?

Наверное, потому, что всякое постижение требует усилий. С этим сложно. За нас все уже сделано. Мы живем в мире вещей, созданных чужими руками. В атмосфере чужих достижений и открытий. Увлекшись подражательством и копированием, мы потеряли собственное лицо. Утратили мироощущение великого воина и философа, творца и труженика, поэта и мудреца. А если говорить другими словами, то колонизация приобрела более цивилизованные формы.

Нет общенациональной политики есть отработки и имитации.

Нет истинных лидеров есть дежурные крикуны и площадные зазывалы.

Нет намоленного храма и есть дремучая паства.

Есть богатая земля и есть бедный темный – невежественный народ.

И, как назло, нет виноватых.

И вот мы принялись строить. Первым делом мы обустроили свои дома и квартиры. Такие же, как у них. Обставили мебелью. Как у них. Теперь мы строим свою столицу. Тоже красиво. Не Гонконг, конечно, но и не Целиноград уже. В ресторанах стали хорошо готовить, но, опять же, в меню половина блюд с иноземными названиями. И не хамят. И официантов мы перестали смущаться. И продавцов. И вахтеры попритихли. И как-то они помолодели все, эти вахтеры и охранники, стоянщики и парковщики. В их возрасте наши отцы воевали.