Франческа Картье Брикелл - Картье. Неизвестная история семьи, создавшей империю роскоши

Жан-Жак вернулся во Францию незадолго до моего рождения. Каждый июль он ждал нас в аэропорту Ниццы, чтобы отвезти в дом, где жил с бабушкой, а после ее смерти – один. Спускаясь по трапу, мы видели деда – с фирменной трубкой, в знакомой кепке. Как только мы появлялись, он бросался вперед, чтобы проложить путь к машине под обжигающим солнцем. Мы проезжали по Английской набережной, оставляя слева сверкающее море и беспечных купальщиков, и сворачивали в сторону гор. У деда, как и у его отца, были больные легкие, поэтому он жил в горах. После берега и толп отдыхающих пейзаж становился все более безлюдным. Наконец мы прибывали в его деревню. Мимо булочной и овощной лавки, мимо фургончика с пиццей – и вот наконец крутой поворот на ухабистую дорогу к дому. Реальный мир оставался позади. По обе стороны дороги паслись овцы, томно жующие сухую траву, вдоль обочины шла по своим делам вечная старуха Тереза, хозяйка фермы, жившая в высоком доме с крошечными окошками. Еще несколько поворотов – и мы у белых ворот, ведущих в каникулы.

Внутри был оазис. Стрекот цикад приветствовал нас, когда мы выпрыгивали из раскаленной машины и бежали по светло-серому гравию. Сад, в который Жан-Жак вложил столько сил и энергии, когда вышел на пенсию, был – по контрасту с пустыней вокруг – наполнен красками, свежестью и жизнью. Длинная зеленая лужайка простиралась от самой террасы и становилась местом для беготни и игры в бадминтон. Слева, уровнем ниже, был бассейн, окруженный лавандой и розмарином. Еще ниже росли лимонные, мандариновые и апельсиновые деревья. С заросшей жасмином крыши из прованской черепицы открывался вид на море, в ясные дни можно было увидеть лодки вдалеке. В конце сада росли абрикосовые деревья, расположились плантации клубники и малины. Были и помидоры, душистые и сочные. Заботливый Жан-Жак высаживал их заранее и поливал каждый вечер, чтобы поспели к нашему приезду, хотя сам их не любил.

Ярко-голубое дневное небо к вечеру становилось нежно-розовым. Небо Матисса, Пикассо и Сезанна. Дедушка с бабушкой провели медовый месяц неподалеку, на горе, в городке Сен-Поль-де-Ванс, привлекавшем художников задолго до того, как туда хлынули туристы. Не случайно дед выбрал эти края, чтобы встретить старость. Будучи художником по натуре, он любил свет. В последние годы жизни терял зрение; я видела, как он вглядывался в линию горизонта над морем. «Пытаюсь запомнить эту картину как можно лучше, – объяснил он, когда однажды я присоединилась к нему на террасе. – Думаю, когда ослепну, буду очень скучать по этому свету – не закатному, а чуть более раннему, тонкому». Дед построил художественную мастерскую в саду – с раздвижными стеклянными дверями и большим окном с видом на море. Заполненная альбомами для рисования, листами бумаги, остро отточенными карандашами, мастерская стала его творческим убежищем.

Для Жан-Жака смыслом работы в Cartier были не драгоценные камни. Его интересовал поиск оригинального дизайна и выполнение тончайшей работы. Философия, ставшая образом жизни. Каждая вещь в доме – небольшая бронзовая скульптура, картина маслом или испанский обеденный стол – была по-своему уникальна, стояла в правильном месте. Всюду виделись следы иностранного влияния: от индийских ковров и китайского кофейного столика до персидских миниатюр. Семья долгие годы черпала вдохновение в вещах со всего света; члены клана окружали себя эклектичными предметами искусства. Но Жан-Жак не замкнулся в прошлом. Новаторский книжный шкаф из стекла и металла, который он придумал и поставил для отца в гостиной, был проявлением его минималистской философии «лучше – меньше».

Все вещи стояли на своих местах, в доме царил образцовый порядок; но когда появлялись мы, неся с собой хаос, дед не ворчал. Наоборот! Если что-то ломалось или разбивалось, он лишь беспокоился, не поранились ли мы. «Не беспокойся, дорогая, – говорил он в ответ на извинения. – Ты сама-то в порядке?»

Каникулы были раем. По возвращении в Англию на учебу мы общались при помощи писем. Конверты, подписанные красивым почерком деда, приносили огромную радость – мы жили в школе-интернате и очень скучали по дому. Дед прекрасно понимал, что такое тоска по родным стенам, и не мог терпеть несчастье других. У него была дислексия [1] Неспособность (или затрудненность) овладения письмом и чтением при сохранном интеллекте и физическом слухе. , ему было трудно писать, поэтому он предпочитал рисунки словам, заполнял страницы набросками животных и забавными подписями, неизменно поднимавшими настроение.

Когда мы повзрослели и осознали, что у дедушки была и собственная жизнь, начали расспрашивать о прошлом. Он не любил говорить о себе, но иногда рассказывал разные истории. Например, как однажды заснул в ожидании британской королевской семьи в Букингемском дворце и был разбужен, к своему ужасу, королевой-матерью. Или как в годы Второй мировой войны его кавалерийский отряд был вооружен саблями времен наполеоновских сражений, хотя против них были выдвинуты бронированные танки. Иногда упоминал драгоценности: косметичку, которую он сделал для принцессы, или бриллиантовое колье, сотворенное его отцом для махараджи. Было много историй о предыдущих поколениях семьи, особенно – об отце и двух дядях, которые превратили Cartier в ведущую мировую ювелирную фирму.

К тому времени, как обнаружила сундук с письмами, я уже начала записывать некоторые воспоминания дедушки – просто, чтобы не забыть. На самом деле это пришло в голову не мне, а мужу, новичку на наших семейных встречах. Он, давно лишившийся бабушек и дедушек, сразу понял, насколько бесценно приоткрыть окно в прошлое. Его беспокоило, что если кто-то не начнет записывать наши обеденные разговоры о прошлом, эти истории канут в Лету.

Мое открытие в чулане подтолкнуло меня взглянуть на случайные рассказы и воспоминания по-новому. Затащив сундук наверх, я провела остаток лета, разбирая его содержимое. Дед помогал. Мы сидели в его кабинете после полудня, во время чаепития. Вернувшись во Францию, он скучал по английской традиции послеполуденного чая, и я пыталась (не всегда успешно) испечь сконы [2] Небольшого размера британский хлеб быстрого приготовления. , его любимые британские булочки, по рецепту из бабушкиной кулинарной книги. Читая письма, мы обменивались мнениями и догадками, я задавала вопросы. Мне не терпелось поскорее все прочитать – так увлекала история, о которой я практически ничего не знала. Дед читал медленнее, с благодарностью впитывая каждое слово. Я часто видела его с очередным письмом в руках – он сидел в любимом кресле и глядел вдаль.

За день до находки мы, как обычно, просматривали каталог ювелирного аукциона. Когда он замечал достойное внимания изделие Cartier, подробно рассказывал, как оно было создано, откуда взялось вдохновение, с какими проблемами столкнулись мастера при изготовлении. В тот день он указал на несколько вещей в египетском стиле, сделанных под руководством его отца в 1920-е годы. Вспоминал, как мир был потрясен открытием гробницы Тутанхамона, и после началась мода на древнюю историю. Потом мы шутили, что пыльный сундук, найденный в подвале, тоже – мой собственный Тутанхамон. Эта находка изменила мое восприятие прошлого, превратив старые пожелтевшие фотографии в реальных, полных жизни людей. И хотя я еще этого не знала, она в конце концов вывела меня на новый жизненный путь. Чем больше углублялась, тем острее понимала: нельзя прятать такие сокровища. Я хотела описать сложную историю семьи Картье, пока дедушка еще был с нами. Письма, в конце концов, это лишь часть истории.