Алексей Павлов - Должно было быть не так

Все он слышал, только где было знать мне, неопытному, что самое главное чувство тюремщика — чувство собственного достоинства. Есть, правда, не обоснованное фактами, но подозреваемое мнение, что под досто-инством тюремщика скрывается не высокое духовное чувство, а некий половой орган. Прав был, быть может,старина Фрейд. Не во всем, не ко всем, конечно, но к тюремщикам — ах как был прав. А потому, и для рефлексии, к тюремщику надо обращаться многократно. Но деликатно. И в тоне не ошибиться. А то выведут тебя на продол, и будут потом сокамерники, затаив дыхание за тормозами, слушать глухие удары и как хрипит под ними принадлежащее тебе тело. Но не стоит обижать тюремщика, а воcстановив немедленно справедливость, отметить, что сомнения в качестве его чувства могут быть отнесены не только к нему одному.

Мимо ходили часто, на меня ноль внимания. Теперь что-то изменилось: по одному останавливались сотрудники благородного ведомства и с любопытством или страхом разглядывали меня. Пришёл некто в форме и страстно воскликнул:

— Как тебе удалось сто миллионов украсть!?

— Чего сто миллионов?

Вместо ответа мент безнадёжно махнул рукой и горестно, как о самом себе, убеждённо посетовал: «Матросская Тишина — обеспечена!»

Пришёл молодой, в «аляске»:

— Когда взяли?

— Вчера.

Мечтательно:

— Били?

— Били.

С гордостью:

— Хорошо, что не мочили!

Подошёл какой-то серьёзный. Доверительным шёпотом, как у своего, спросил:

— За что взяли?

— Пока не знаю.

— Да?

— Да.

Ушёл.

Усатый опер топтался перед клеткой, говорил с дежурным, а когда тот отвернулся к зазвонившему теле-фону, вдруг бросил мне пачку сигарет и сразу ушёл.

Открылась решётка: «Пройдёмте».

В присутствии понятых (алкоголиков, отбывающих «сутки») изъяли документы, деньги, шнурки и ремень, о чем составили протокол. — «И вот это подпишите: здесь основания Вашего задержания».

Вечером из обезьянника повели в подвал, который удивил чистотой и дурацкими, не к месту приляпанными, например перед дверью в туалет (служебный, конечно), голубыми занавесками в цветочек. Гудит кондиционер, воздух свежий, прохладный. Поставив меня лицом к стене, мусор открыл одну из металлических дверей (без занавесок) и велел зайти.

Вначале я не понял, куда попал: в нос шибануло горячей мерзостью, ни на что не похожей, и меньше всего на воздух. Дверь тотчас громко захлопнулась. Тусклая жёлтая лампочка висит в табачном мареве. Стены, пол, потолок — грязно-коричневые, чёрные. Напротив двери окно с решёткой и досками вместо стёкол. Под решёткой деревянный подиум на деревянном же полу. На подиуме сидят и лежат люди. Все курят. Посередине — ноги по-турецки, голый по пояс, живого места нет от татуировок — беззубо улыбается во мраке абсолютно уголовного виду мужик.

Глядя на меня, длинно и абстрактно отматерившись, вдруг как заорёт:

— А иди сюда!!

Ну, думаю, началось, вот он — пахан. А как говорить-то с ним. Я таких только в кино и видел. Пахан опять орёт: «Как зовут?!»

— Алексей.

— Погоняло есть?!

На всякий случай говорю: «Нет».

— Рассказывай, за что взяли!

Я к нему со всей серьёзностью, оробел прям:

— Не знаю.

— А что клеют?!

— Говорят, деньги украл.

— Сколько?!

— Сто миллионов.

— Рублей?! — порвёт на куски, если скажу не так.

— Долларов.

— А-а! Ну, тогда ясно! Присаживайся. Здесь не тюрьма, здесь мы все запросто! — Цифра пахана совершенно успокоила. И орать перестал и вопросы задавать, но говорил громко, радостно и не переставая, по тридцать раз в минуту вбивая в воспалённый мозг одно и то же слово — «уебашенный». Уебашенный мент; какой-то уебашенный Пыша, которому Коля (пахан) дал с ноги, после чего уебашенный Пыша упал как уебашенный; уебашенный грузовик и так далее, до бесконечности. Всю душу вкладывал Коля в это слово.

Голова шла кругом, в прямом смысле: тошнотворное чувство не быстрого, но непрестанного вращения на широкой тёмной карусели, не проходящее странное ощущение двух голов, из которых болит лишь одна, и карусель стала вдруг наклоняться, подошвы поехали вниз, зацепиться было не за что.

— Давай-давай, здесь лежи, — вполне по-человечески говорил Коля, подкладывая мне под голову что-то заменяющее подушку. — Вот, водички выпей. Колёса есть. Пей, пей, помогает.

— Да меня малость…

— Вижу, не слепой. Менты — они ж уебашенные! Пройдёт! Привыкнешь!

На спине лежать тяжело: меж лопаток будто клин забит, руку бесхозную никак не пристроить. Головная боль не даёт думать. Утешение одно — когда-нибудь пройдёт. Тогда ещё не знал, что ближайшие полгода мыбудем неразлучны, и хорошо, что не знал, потому что ещё не привык.

Что были за колёса, так и не спросил, но заснул крепко, впервые от того московского вечера, который был так давно, теперь уже в прошлой жизни.

Футбольный матч проходил в Бразилии, на стадионе Марокана. Я играл за сборную Франции. Замечательное зеленое поле, яркие жёлтые и синие майки игроков. Трибуны забиты до отказа. Никого из своей команды я не знаю, и как попал в сборную, тоже неизвестно. Игроки — рослые атлеты, я же в сравнении с ними как ребёнок. Майка мне явно велика, достаёт до колен, трусы тоже длинные и широкие. Наша команда атакует. Долго бегу к посланному мне низом на выход мячу. Нет, не догоню. Но соперник зачем-то нарушает правила: сбивает меня с ног. Штрафной удар. До ворот далеко. Мяч тяжёлый, его бы с места стронуть. Явно не смогу даже добить до ворот.

Ухожу от мяча подальше, долгий разбег, от навалившегося чувства ответственности слабеют ноги. Бью по мячу, он не летит — катится по траве мимо выставленной стенки в сторону ворот. Охватывает отчаянье: разве это удар. Вратарь смотрит на мяч и не трогается с места: не долетит. Однако мяч катится в дальний угол ворот, вратарь, опомнившись, делает запоздалый бросок, но поздно: гол! Ко мне подбегают могучие атлеты, поздравляют, хлопают по плечам, спине. Стадион взрывается яркими красками.

Хлопнула кормушка: «Хлеб получать! Чай». Настало ивээсовское утро.

Выдали по полбатона чёрного и «чай» — тёплую воду в пластмассовых жирных, плохо вымытых тарелках.

Коля Терминатор, не успев глаза продрать, заорал во всю глотку:

— Ага! Чай! Вася, стой, дело есть!

Дежурный мент весело откликнулся за дверью:

— Какое дело?

— Вася, сделай нам кипятку, чайку хорошего заварить!

— Ладно! Сделаю! — с героическим задором отозвался «Вася», и впрямь скоро принёс в пластиковой бутылке кипяток.

Без промедления Коля сделал чифир. Мне: «Чифиришь?» — «Не пробовал». — «Будешь?» — «Нет». Кружка пошла по кругу, по два глотка за раз. Коля замлел:

— Вася!