Алексей Павлов - Должно было быть не так

— Душняк! — интеллигентно говорит Александр Васильевич. — За два с половиной года первый раз седьмого закидывают.

— Извините, — говорю.

— Что ж тут извиняться, не по своей же воле, — прощает Александр Васильевич.

— А сколько народу обычно?

— Четыре-пять человек. Пять — уже тесно.

— На общаке теснее.

— Но мы же не на общаке, — с достоинством возражает доктор наук.

Остальные обитатели кельи — молодые ребята и ещё один постарше (надо думать, непосредственный представитель славных внутренних органов; правда, никого вопросами не донимает и явно тяготится положением). В хате есть шикарные шахматы. Когда выясняется, что я умею и хочу играть, дядька облегчённо вздыхает: «Ну, слава богу! Будет хоть чем заняться». — Видать, у него не столько следственная, сколько надзорная функция. Шахматистом он оказался неутомимым. Остальные смотрели на нас с недоумением: как можно столько играть. С таким же недоумением смотрел на них я: как можно круглые сутки лежать, сидеть и, будучи молодым и здоровым, ни хрена не делать, кроме уборки после каждой прогулки. Конкурентов в ходьбе у двери у меня не было. Напротив, это явно раздражало всех, но возразить никто не решался: это было бы явно по-мусорскому. Два малюсеньких шажка в одну сторону и обратно — это мало, но мне — подспорье. Движение — это жизнь.

Малый спец — вещь известная, существует для активных следственных действий, поэтому всяческие разговоры, за исключением вежливого минимума, — прочь. Сигарет в хате в достатке, еды тоже, все в общем пользовании, по плану-распорядку. Александр Васильевич третий год за повара развлекается. Суп все едят из одной огромной миски и сильно удивляются, что я ем отдельно из своей («ты, случайно, не болен чем?»). Удивление взаимно. Прогулка проходит в крохотном дворике, где не остаётся ничего другого, как ходить вместе со всеми по кругу и слушать идиотичные, по мнению Александра Васильевича глубоко народные песни в исполнении юного грабителя пунктов обмена валюты. В общем, четыре стены, и все рядом. Лучше ли это, чем теснота на общаке, вопрос философский, потому что малый спец, точнее условия как на малом спецу, — мечта арестанта (о свободе не говорю). С точки зрения европейских ци-вилизованных норм бутырский малый спец подпадает под определение пытки, а с общака выглядит гуманно. За долгое пребывание на малом спецу платят деньги, здесь даже одного предательства мало. Александр Васильевич спокоен как удав, на вопрос, сколько ему ещё сидеть, отвечает: «От полугода до двух с половиной».

— Александр Васильевич, не боитесь попасть на общак?

— Нет, не боюсь. У меня обвинение слишком серьёзное. Денег очень много вменяют, поэтому только строгая изоляция.

Разговор прерывается вызовом доктора к кормушке. Пошептавшись, Александр Васильевич говорит:

— Старший, передайте воспитателю, что хочу деньги на счёт положить. Два миллиона. Откуда? Все время были. Да Вы воспитателя позовите.

Эх, Александр Васильевич! Во-первых, не воспитателя, а воспета. Я видел своими глазами, как воспет на продоле в Матросской Тишине половником вылавливал мясо из бачка арестантской баланды. Ему бы, суке, это мясо вместо звёзд на погоны повесить. Порядочный арестант не назовёт воспета воспитателем. И какой, на хер, может быть старший. Говнюк он. То есть попросту старшой.

Есть, конечно, на спецу и неоспоримые преимущества, баня например, — на каждого по крану, и мыться можно долго. Мыла на Бутырке в достатке, даже на общаке, в отличие от Матросски, где это дефицит, как на войне. Врач опять же, говорят, отзывчивый, примет, сказал Александр Васильевич, в любое время и поможет, а пока незачем к нему ходить, вот он, благодетель, сам уже передал таблеточки, на, возьми, а если вдруг совсем плохо себя почувствуешь, так ты скажи, твой партнёр по шахматам — он с образованием, он лучше тебя все врачу расскажет. Чем и кому следует быть обязанным за спец?.. Надо полагать, это мне вместо больницы.

Вызвали слегка. В кабинете Косуля, сидит молча, будто ему кол в жопу забили. Разговора не начинаю. Проходит время.

— Ты в какой камере? На общаке?

— Нет, на малом спецу.

— Да?! Ну, так это подарок тебе.

— Чей подарок?

— Ну, ты понимаешь.

— А какие подарки впереди?

— Придёт Ионычев — опять будешь отказываться от показаний? — В голосе Косули прозвучала надежда. Значит, боится.

— Естественно.

— С какой мотивировкой? — воодушевился адвокат. — Теперь можно только на Конституцию сослаться. Так и напиши: отказываюсь от показаний, потому что имею право не свидетельствовать против себя.

— Исключено. Мотивом отказа будет нарушение следствием закона.

— Зря. Так только навредишь.

— А я, Александр Яковлевич, уже как бы и не боюсь навредить.

— Почему? — насторожился Косуля.

— Потому что общий язык мы с Вами уже не найдём. Или Вы передадите моим близким, чтобы они нашли ещё одного адвоката, или я немедленно отказываюсь от Ваших услуг и даю показания, после чего, как Вы сами понимаете, меня освободят очень быстро. У меня есть возможности найти адвоката и самому: в тюрьме есть большие щели, Бутырка не исключение. Предлагаю компромисс.

— Неразумно, Алексей. Надо подождать.

— Годика полтора?

— Ну, уж…

— А сколько?

— Я передам.

— И имейте в виду, что глупости вам делать поздно.

— Какие глупости?

— Хотите открытым текстом?

— Все, Алексей, я пошёл. Все будет в порядке.

— Вы подразумеваете Ваши «завязки»?

— Да.

— Хорошо. Но ещё одного адвоката мне нужно срочно, в любом случае. Иначе будем считать, что мы не договорились. Не позже, чем через десять дней, я жду Вас с ответом.

Кто знает, чего может мне стоить эта игра. Ходьба по лезвию ножа продолжается, но о главном, кажется, я своих предупредил достаточно ясно. А если мне это только кажется?..

Александр Васильевич пошёл мне навстречу, и время сна мне досталось ночью. Имеющийся в хате лишний матрас ночью клали на пол (он занимал почти все свободное пространство), и это место было моё. Как это роскошно — спать не на боку.

Непонятность моей личности ввела Александра Васильевича в раздражение. Уже и свою историю рассказал, и помощь предложил вкупе с юридической литературой, докторским опытом и интеллектом, а он (т.е. я) все за своё — шахматы да сигареты. Все, что удалось узнать, — образование высшее, когда-то был учителем русского языка.

— Никакой ты не учитель, — однажды убеждённо воскликнул доктор. — Кроссвордов не отгадываешь, книг не читаешь, телевизор не любишь. Не общаешься. Слишком высокого о себе мнения!

— Александр Васильевич, тюрьма — следственная, никто никому ничего не должен. Передачу, как все, я отдал в общее пользование. Разве могут быть претензии?