Яшико Сагамори - «Я просто применяю здравый смысл к общеизвестным фактам»

В каком-то смысле Соединенным Штатам приходится хуже, чем Израилю. В отличие от Израиля, США — молодая страна, а в молодости любовь кажется куда важнее, чем она есть на самом деле. Потому-то Америка и проигрывает войну с терроризмом: она старается не победить своих смертельных врагов, а завоевать их любовь. С возрастом это должно пройти, если, конечно, она доживет до этого возраста. А пока она взрослеет, ненависть всего мира к Соединенным Штатам служит надежным признаком того, что сегодня США стоят на стороне добра.

Вообразите всеобщее негодование, если бы New York Times опубликовал статью, содержащую следующий абзац:

Да, в межрасовых отношениях в США все еще царит напряженность, но количество негров, подвергнутых линчеванию за последние четыре года, невелико. На мой взгляд, это означает, что расовая гармония достигнута. Черные не могут добиться полной победы над расизмом в Соединенных Штатах без полного уничтожения Ку-Клукс-Клана. Существует однако возможность продолжительных периодов без сжигания крестов и судов Линча, в течение которых негритянская община США, воспользовавшись своим моральным преимуществом, может продолжать свою жизнь.

Этот абзац написан не мной. Его автор — Томас Л. Фридман. Я только заменил несколько существительных другими. Вот, что на самом деле было написано в его статье, опубликованной в New York Times 13 июня 2004 г.:

Да, на границе между Израилем и Ливаном все еще царит напряженность, но количество израильтян, убитых там за последние четыре года, невелико. На мой взгляд, это означает, что мир достигнут. Израиль не может одержать полную победу над Хизбаллой или палестинцами без геноцида. Существует однако возможность длительных перемирий, в течение которых Израиль, воспользовавшись своим моральным превосходством, может продолжать свою жизнь.

Нетрудно понять, зачем New York Times понадобилось нанимать еврея для распространения антисемитской пропаганды. Труднее понять, как г-н Фридман умудряется смотреть в зеркало, не испытывая при этом тошноты. По-видимому, это — результат длительной практики.

Вначале существовали только два вида информации: правда и ложь. Эта буколическая простота продержалась тысячи лет, пока Промышленная революция не породила статистику. Вскоре после этого Карл Маркс написал «Капитал», который блестяще продемонстрировал, как с помощью кропотливо собранной цифири можно вести угнетенные массы к гарантированно абсурдным умозаключениям. Но прогресс не остановишь, и теперь у нас появилась еще одна категория вранья — опросы общественного мнения.

Для того, чтобы понять, почему их результаты требуют очень осторожной интерпретации, рассмотрим воображаемый опрос, проводимый в СССР в 1937 году:

«Кого бы Вы предпочли в качестве верховного лидера?

(а) И. В. Сталина;

(б) С. М. Кирова;

(в) Л. Д. Троцкого;

(г) ни одного из вышеперечисленных.»

Обратите внимание на то, как просто и ясно сформулирован вопрос. Если кто-нибудь, ссылаясь на недопонимание, попытался бы увильнуть от прямого ответа, то у социолога, проводившего дознание, не было бы ни малейших сомнений в том, что подследственный придуривается. К счастью, советская социология той эпохи обладала эффективными методами борьбы с такого рода уловками, гарантируя, что каждый гражданин, подвергнутый опросу, даст ответ, устраивающий следственные органы.

Примерно год назад, вскоре после того, как президент Буш несколько опрометчиво объявил, что война в Ираке окончилась нашей победой, один из самых лево-либеральных комментаторов во всей лево-либеральной газете New York Times , Николас Кристоф, попытался провести свой собственный опрос общественного мнения в Багдаде. Целью опроса было доказать, что иракцы ненавидят Буша за вторжение в Ирак и считают американцев не освободителями, а оккупантами. Когда он спросил у случайного прохожего, что тот думает о Соединенных Штатах Америки, то последовал весьма неожиданный ответ: прохожий предложил отлить золотой памятник матушке нашего президента и установить его на главной площади столицы.

— Почему? — спросил обалдевший Кристоф.

— Потому что она родила нашего драгоценного освободителя, да благословит Аллах всех ее предков и потомков! — ответил подследственный.

Надо отдать должное комментатору, который ожидал совершенно другого ответа, но, тем не менее, честно описал этот странный инцидент в своей колонке. Более того, он вслух усомнился в правильности своего понимания ситуации — и зря. Как мы с вами знаем сегодня, война в Ираке в то время еще, строго говоря, даже не началась, а иракцы ненавидят нас сегодня больше, чем даже при Саддаме, когда они, под строгим оком иракской сигуранцы, скакали по улицам с воплями «Смерть Америке! Смерть Израилю!» и жгли флаги и чучела. Теперь они жгут американские бронетранспортеры и американских солдат.

Мне же этот эпизод невольно напомнил о свадьбе на Брайтоне, на которой мне довелось присутствовать незадолго до выхода статьи Кристофа. Прекрасно организованное торжество происходило под бдительным надзором дальнего родственника невесты под названием «тамада». Мне объяснили, что «тамада» — это не степень родства, а как бы должность. Периодически вмешиваясь в хаос застолья, он следил за тем, чтобы каждый присутствующий хоть на несколько минут почувствовал себя центром всеобщего внимания. Пока очередь дошла до меня, от моего русского словарного запаса, и без того ограниченного, почти ничего не осталось, но это было неважно, поскольку мои соседи по столу почему-то все время задавали мне один и тот же вопрос: «Ты меня уважаешь?» Каждая фраза, с которой тамада обращался ко мне, приветствовалась смехом и аплодисментами гостей. Я тоже смеялась и аплодировала, хотя не могла понять ни слова, потому что тамада говорил на совершенно незнакомом мне диалекте. От меня потребовали ответного тоста, и я вышла из положения, громко крикнув «Горько!» — русский свадебный обычай, с которым я в тот день познакомилась. Позже мне объяснили, что тамада шутки ради говорил с грузинским акцентом, и пересказали его обращенный ко мне тост по-английски. Все, что он говорил, звучало в высшей степени лестно, но было либо неправдой, либо, в лучшем случае, грубым преувеличением.

Вот почему, читая колонку Кристофа, я не могла отделаться от ощущения, что его багдадец говорил с грузинским акцентом, как тот тамада.