Михаил Шолохов - Очерки, фельетоны, статьи, выступления

Мир не отнять у тех, чьи руки держали оружие и воспаленные губы осушали слезы на щеках осиротевших детей, чьи глаза видели и навсегда запечатлели в памяти ужасы прошлой войны.

Мир и будущее навсегда наши! С Новым годом, великая труженица, до последнего нашего вздоха родная и любимая мать-отчизна!

1952

Советские писатели в большом долгу перед своими читателями. В ряду должников, но отнюдь не злостных неплательщиков, к моему великому сожалению и внутреннему неудобству, нахожусь и я — автор двух незаконченных романов.

Мы не успеваем отображать жизнь имеющимися в нашем распоряжении художественными средствами. И единственным оправданием и утешением для нас служит только то, что родина наша в движении к коммунизму набрала такой великолепный темп и идет такими гигантскими шагами, что в нашем писательском трудоемком и кропотливом труде невольно отстаешь от ее стремительной и могучей поступи…

Мы всячески поспешаем, но спокойное дыхание нужно сохранить до конца.

Поэтому и получается так: пока мастер пера тщательно вырисовывает мартовские, нагие ветви дерева и набухшие в предвесеннем томлении почки, — дерево уже выметало первую, зеленую и клейкую листву. Изумленный и представшей его взору картиной, и своей медлительностью, мастер торопливо начинает рисовать листочки; труд еще не окончен, а дерево уже сбросило роскошный весенний цвет и уже чудесно плодоносит…

Разумеется, что в таком положении оказываются только те из нас, кто работает над созданием больших по объему произведений, а не рассказов и коротких повестей, естественно требующих для написания меньшей затраты труда и неизмеримо меньшего расходования времени.

Если говорить о себе, могу коротко сказать следующее: в настоящее время работаю одновременно над второй, последней книгой «Поднятой целины» и над первой книгой романа «Они сражались за Родину».

О сроках завершения работы над той и другой книгой разрешите мне умолчать. На собственном горьком опыте я убедился в том, что книгу закончить в точно намеченный срок нельзя, если работать с не покидающим тебя чувством ответственности за то, что̀ и как ты пишешь.

Работу над романом можно уподобить стройке. Но если на настоящей стройке работа и обязанности каждого строителя строго распределены и разграничены, то у писателя все это совмещается в одном лице: он и всесторонний заготовитель строительного материала, и архитектор, и каменщик, и инженер-строитель… И, к сожалению, нередко бывает так, что в процессе работы меняющиеся в силу тех или иных весомых обстоятельств планы писателя-архитектора до основания рушат уже проделанную работу писателя-каменщика.

О каких же точных сроках окончания работы может идти речь на такой стройке?

Быть может, я ошибаюсь, но когда думаешь о нелегком писательском труде, то думаешь так: пусть «строительство» затянется, лишь бы созданное твоим мозгом, твоей рукой было надежно, прочно, крепко и служило бы тем, для кого ты создавал, возможно дольше.

И если наш умный читатель, прочитав книгу, не забудет ее на другой день (ведь бывает и так!), если спустя какое-то время его снова повлечет к этой книге и раздумью над ней, если он скажет, думая о писателе: «Черт возьми, а этот парень здорово потрудился, хорошая книга!» — то для писателя этот высший суд и будет служить высшим нравственным удовлетворением и наградой.

И когда наш далекий или близкий читатель думает о судьбах советской литературы, о ее развитии, пусть не забывает о том, что советские писатели упорно идут к одной цели: к беззаветному служению интересам нашего великого народа, нашей великой партии.

1952

Лучшие сыны человечества, те, кто боролся в прошлом и борется в настоящем за счастье трудящихся во всем мире, с детских лет шли к познанию жизни, общаясь с книгой.

Поначалу, как сквозь узкую щель, брезжит из темноты свет знания в удивленные глаза ребенка, впервые слагающего из отдельных, таинственных пока еще для него букв слова, становящиеся понятными разуму. И у вас, дорогие ребята, это — хотя и недавнее, однако прошлое. И не узкая щель перед вашим взором, а широко распахнутые двери в ослепительный мир, в жизнь, законы которой вы призваны в будущем постигнуть и которую вы будете строить, руководясь великими идеями коммунизма.

Никогда не забывайте, что для того, чтобы распахнуть двери к свету и знанию для всех вас без исключения и навсегда оставить эти двери открытыми, много положили сил и много пролили крови ваши предки, ваши деды, отцы и старшие братья.

Шагайте смелее к свету и любите книгу всей душой! Она не только ваш лучший друг, но и до конца верный спутник!

1952

По обе стороны дороги от Ростова-на-Дону до поселка Цимлянского, как вода в половодье, колышутся хлеба. Их не окинешь, не обоймешь радующимся взглядом. На них смотришь и не насмотришься! Разумом сознаешь, что все зримое тобою на пути в триста километров — лишь частица урожайного богатства страны, но и то, что встает перед глазами, кажется необъятным. Так в далеком детстве казался огромным и необозримым тот небольшой уголок мира, в котором ты когда-то жил…

И до чего же ныне, в этот неяркий, лишь изредка озаряемый солнцем день, смягчены краски, обычно по-южному резкие и рассыпаемые в июле природой с расточительной щедростью! Вдали, за грядами могильных курганов, на северо-востоке в полнеба встает грозовая туча. От земли тянется вверх радуга, но, не в силах просечь угрюмую, черную толщу туч, она стоит на горизонте прямыми невысокими столбами, немощная и почти бесцветная.

По обочинам дороги вьется пепельно-сизая каемка полыни — былой и грустной красы донских степей. Ее почти всюду вытеснили хлеба, властно, по-хозяйски подступающие к самым бровкам дорог, и осталось ей, горькой, доживать свой век разве только на колхозных выгонах, по проселкам да по опушинам и склонам лесных оврагов. За полынью сразу же иссиня-зеленой стенкой поднимается стогектарка зреющего овса, дальше — желто-бурое, в тусклых пятнах, поле то ли запоздало доспевающего ячменя, то ли пшеницы. Еще дальше — нескончаемо щетинится подсолнечник, и вдруг червонным золотом засияют под солнцем тяжело застывшие волны полегшей, осиленной ветрами озимой пшеницы. По ней натужно ползут два самоходных комбайна, и солнечные блики играют на их темносерых боках.

Здесь неровны степи, но очень далекая для взгляда, еле видимая окаемка горизонта…

В самой низине широкого лога туманная голубизна густеет, по ту сторону склона переходит в сиреневую тающую дымку и на гребне, километрах в двадцати от дороги, неуловимо для глаза сливается с небом. И лишь величавый сторожевой курган подошвой своею отмечает невидимую линию горизонта.