Евгений Лукин - На палачах крови нет. Типы и нравы Ленинградского НКВД

«Нанесено было до 20 ударов тупым оружием по голове. Перевязку мне сделали в Преображенском полку по распоряжению т. Антонова-Овсеенко» [1].

Это был первый бой Михаила Матвеева за Советскую власть. А сколько еще впереди!

В красногвардейской цепи спускался он с Пулковских высот навстречу казачьим сотням генерала Краснова. Сквозь декабрьскую метель мчался по чугунке, вез голодающим эшелон хлеба с украинской станции Гришино – по личному указанию Владимира Ленина. Возглавлял летучий отряд Чека на Петроградской стороне. Штурмовал мятежные форты Красная Горка и Серая Лошадь. И жестоко мстил за гибель 370 красных бойцов, казненных неклюдовцами накануне:

«Вместе с Павлуновским, Медведевым, Ждановым, Разиным, Судаковым и Ругаевым производили все операции расстрела собственноручно» [2].

За беспощадную борьбу с контрреволюцией получил именной браунинг.

Только вот задумывался ли он, кого убивал? На фортах, в крепостных полках служили его земляки – крестьяне Новгородской и Псковской губерний, уже познавшие, что такое продразверстка. Вряд ли думал о том бесстрашный чекист. С тех пор как избили его у Зимнего дворца, частенько терял память, истерично кричал или морщился от болей, разламывающих голову. Да и забыл Михаил, откуда родом – из какого родника воду пил, из какой печи хлеб ел. За десять с лишним лет ни разу не приехал в отчий дом: напрасно ждала его старая мать Прасковья Осиповна, схоронившая мужа на деревенском погосте…

Но служил Михаил честно, как подобает солдату Революции, в которую он верил и которую, может быть, даже боготворил. Правда, однажды написал, как мог, бумагу начальнику:

«В виду тово, что я человек мало грамотной и кроме всево тово не обладаю памятью и красноречием, посему считаю сибя слабым для работ. Прошу вашево разрешения для использования миня на другой работе или вовсе уволить из органов ГПУ как неспособново» [3].

Случилось это после того, как выручил он своего дружка Юргенса: тот, будучи выпившим, тащил с фабрики шоколад милиционеру Фишу. Задержали пьяницу на проходной, сдали куда надо. Он позвонил Матвееву: Миша, спасай, залетел по пьянке! Спас – ослобонил от народного суда. Но кто-то заинтересовался этим делом: Фиша осудили на год «за незаконное получение продуктов», а Матвееву, знать не знавшему про украденный шоколад, влепили строгача по партийной линии. Он замкнулся, понял, что в ГПУ «много публики, которая всегда способна закопать живым в могилу». На рапорт наложили снисходительную резолюцию: «Несвоевременно, так как вопрос не стоит так остро, как вы указываете». То есть, вроде как малограмотные, не обладающие памятью и красноречием, еще нужны ГПУ. И остался Михаил Матвеев чекистить.

Чекист Михаил Матвеев. Тюремная фотография 1930-х годов

Тогда его сразу в Томск отправили: там комендант требовался – отстреливать контру. Из Томска перебросили в Троцк, где находился политический карантин для беженцев из Прибалтики. Тут с порученной работой не справился: уж больно был охоч до баб. Приглянулась ему эстонская беженка Висман, и закутил с ней напропалую: водка, конфеты, яблоки и все такое. Короче, оскандалился. Отругали Михаила за моральную нестойкость, стали кумекать: куда еще послать? На оперативную работу нельзя: в бумагах так накаракулит – сам черт не разберет. Необразован ведь. И решили: раз другому мастерству не обучен, то быть Матвееву комендантом Ленинградского ГПУ, командовать расстрелами.

Четыре года стрелял без единой осечки. От самого Ульриха благодарность получил – за умелую организацию «процесса» над Шиллером и Карташевым. А какая характеристика! «Исполнительный, дисциплинированный и преданный работник». «Работает без ограничения времени». «Проводит операции, выполняет их хорошо, быстро и толково». Правда, «в работе проявляет иногда излишнюю горячность», «бывает вспыльчив и резок ввиду болезненного состояния», то есть виноват в этом не Матвеев, а прапорщики у Зимнего дворца, что голову его не поберегли для толкового дела.

В 1933 году передал Матвеев расстрельные бумаги своему помощнику Александру Поликарпову, а сам стал заместителем начальника Ленинградского ГПУ по административно-хозяйственной части: выслужился, так сказать. В дудергофском заповеднике под Ораниенбаумом для Кирова, Кодацкого и прочих высокопоставленных большевиков охоту организовывал, чтобы, значит, кабаны вовремя из кустов выскакивали, а пробки – из бутылок. Доставал чинушам каракулевые и меховые тужурки. Отправлял, согласно списку, пакеты с красной икрой, балыками и другой снедью в Москву. Попойки устраивал на дачах: по поводу приезда начальника Ленинградского управления НКВД Льва Заковского, отъезда его жены к Черному морю на отдых, назначения Перельмутра руководителем местной контрразведки, празднования годовщины Октябрьской революции и просто так, без повода [4].

На холостяцких пирушках Заковский, бывало, напьется, увидит симпатичную незнакомку, заплачется: хорошая девочка – жаль, не моя. Матвеев тут как тут с утешением: вот когда лакейская выучка пригодилась. А сам никак не мог понять: чего так хозяин убивается? Баб кругом пруд пруди – выбирай любую. Однажды поехал в сочинский санаторий. По дороге познакомился с Изольдой Донгер. Об этой веселой и любвеобильной даме особо следует рассказать.

Певица Изольда Донгер. Фотография 1920-х годов

В 1901 году ее матушка вышла замуж за шведского боцмана Эдуарда Стуре. Через две недели после свадьбы он ушел надолго в море, а молоденькая жена уехала в имение Зегевольд, где за ней стал ухаживать князь Кропоткин. Когда боцман вернулся, то застал возлюбленную в интересном положении. С горя запил, рехнулся и бросился в бездну вод. Родившуюся девочку сумасшедшая мать вздернула на люстре и скрылась в неизвестном направлении. Эльзу чудом спасли и отдали в рижский приют «Айхенгайм», где она и воспитывалась. В 1919 году сиротка бежала из приюта вместе с отступающими красными латышами: среди них был и знаменитый чекист Берзин. В Москве по рекомендации последнего стала работать в Реввоенсовете республики, однако вскоре была уволена: дала пощечину племяннику Троцкого, который нагло приставал к ней. Приехала в Питер и, мечтая об артистической карьере, занялась проституцией [5]. С неделю ее клиентом, к примеру, был немецкий кинорежиссер и писатель Вильгельм Аксель, пообещавший устроить девицу в неаполитанскую школу пения и, конечно же, обманувший ее. В конце концов Эльзе удалось соблазнить одного актера: тот поселил неофитку в своей квартире на Невском проспекте, купил красивый костюм и придумал изящный сценический псевдоним – Изольда Донгер. С той поры гастролировала она по городам и весям, распевая тирольские песенки [6]. Узнав, что Матвеев служит в НКВД, певица расплылась в очаровательной улыбке: актер ей смертельно надоел – хотелось выселить его из квартиры куда-нибудь подальше. По возвращении в Питер позвонила Михаилу: «Не зайдете ли посмотреть мою печку – вроде как надо ее переложить?» Конечно, зашел. И остался до утра – печку осматривать [7]… Прямо как в сказке: деревенский крестьянишко с княжеской доченькой! Но солдат с кем ни спит, а служба идет.