Евгений Голубовский - И море, и Гомер – всё движется любовью…

Итак, главы: «Утомленные солнцем», «Осажденный город», «Оккупация», «Освобожденный город». И под каждой из этих глав помещены жесткие и точные, а главное – личностные документы.

Потемкинская лестница в 1941 году. Сколько раз она будет появляться в альбоме, снятая любителями, советскими и румынскими фото- и кинохроникерами. И всегда будет восприниматься по-разному, как разными были эти трагические годы войны. И в освобожденной Одессе – огромный снимок, победившие солдаты Советской армии – коллективный снимок на Потемкинской лестницею Фото, ставшее плакатом.

А дальше – одна из многочисленных довоенных открыток «Привет из Одессы», групповой снимок на фоне портретов Ленина и Сталина, фотография всемирно известного скрипача – вундеркинда Буси Гольдштейна, пляжные, санаторные снимки, ещё ничто не предвещает трагедии. Но ещё страница, и вот уже рядом с одесситами – орудийные стволы, на Оперном театре – портрет Сталина… И вот так, страница за страницей, перелистываешь эти 200 страниц, бездна фотокомпозиций, на которых карточки на хлеб, пропуска в порт, эпизоды пребывания маршала Антонеску в Одессе, театральные афиши, адреса врачей… И лица десятков жителей Одессы из тех тысяч, нам неизвестных, но погибших в лагерях и гетто. Сгоревших в крематориях или павших на полях сражений…

Но если бы альбом был только мартирологом тысяч и тысяч одесситов, евреев и русских, украинцев и молдаван, немцев и греков, он отразил бы только один – самый страшный лик войны. Но рядом с трагедией шла будничная жизнь – афиши концертов Лещенко, трамвайные билеты, ученические табели с отметками, комиссионные магазины, врачи, исполняющие свой профессиональный долг, педагоги, ученики…

Я открываю наугад одну из страниц и вижу плакат: «Эвакуированные евреи! Регистрируйтесь сразу же на сборном пункте для эвакуированных. Улица Льва Толстого, 1». Сколько раз я стоял у этого дома, где ныне школа № 121, я ведь учился, заканчивал школу 107-ю, там же, на Льва Толстого. Вроде бы не про меня, но про меня… хоть мне повезло. Отец, тогда лейтенант Красной Армии. Отступая из Одессы, вместе с ещё двумя офицерами-одесситами добились разрешения забрать в военный поезд семьи.

Можно пересказывать и пересказывать. И о том, как работала Публичная библиотека, во главе которой стояла мужественная женщина А. Н. Тюнеева. Кстати, я хорошо знал её, философа, теософку. В память о ней у меня хранится с её автографом «Песнь о Гайавате» Г. Лонгфелло в переводе Ивана Бунина. А сын её – красный офицер – собирал библиотеку о белой гвардии. За каждую такую книгу в 50-е годы можно было превратиться в лагерную пыль.

Я убежден, что у каждого этот альбом вызовет свои ассоциации. Но главное – он создан. И – хоть боюсь громких слов – это подвиг одессита, собравшего личные письма, документы тысяч людей, создавшего облик оккупированной Одессы, всмотревшегося в лица одесситов, сохранившего реалии той жизни в виде открыток, документов, этикеток, объявлений, приказов…

Спасибо, Михаил Пойзнер! Спасибо всем его коллегам, кто помог сделать его коллекцию альбомом для школьников и ветеранов, для краеведов и далёких от истории людей, но гордящихся, что они одесситы.

В ходе разговора об альбоме выступил и городской голова Геннадий Труханов… Говорил, что для него, для семьи, в которой он вырос, значил подвиг Одессы в Великую Отечественную войну. Много интересного говорил. И боль звучала в его словах, когда речь шла о беспамятстве, о вандализме.

Посмотрел, тираж у альбома по нынешним временам большой – 1000 экземпляров. Хотелось бы, чтоб он был в каждой библиотеке, в каждой школе. Прикоснувшись к альбому, ощущаешь, что он горячий, в нем пульсирует кровь, а не типографская краска, трудно с ним в руках оставаться равнодушным.

Этот пост нужно было опубликовать вчера.

Но я уже написал вчера о Диме Романове и ставить материал ещё об одном журналисте в тот же день мне показалось неправильным

Лучше запомнится, воспримется, если о каждом отдельно.

5 мая, вечером – и так много лет – Валя, Аня и я шли в гости к Виталию Чечику и Ларисе Сикорской.

У Виталия 5 мая был день рождения. За столом собирались несколько друзей: Юра Владыченко с женой, Наташа Барышева с мужем, Юра Михайлик с Эддой…

Не только архитектор, но и кулинар Виталий был отменный…

Боюсь, что многие забыли этого человека.

А я, думая о своих грехах, помню, что в журналистику привел Виталия Соломоновича Чечика я, не представляя, к какой это приведёт беде.

И Лариса, и Виталий были архитекторами Уговорил их написать несколько статей про состояние архитектурных памятников Одессы. Написали. Мы опубликовали их в «Вечерке». Лариса продолжала преподавать, а Виталий, войдя во вкус, всё чаще спрашивал – о чем ещё написать, что волнует читателей.

Витя был абсолютно не публичным человеком. Даже в компании друзей он мог тихо взять в руки книгу и сесть в углу на стул, чтоб почитать, поразмышлять.

Редко вступал в споры, отмалчивался. Ощущение было очень надёжного, крепкого человека, которому можно доверить всё – деньги, ребенка, заботу о больном, но только не… расследования.

А вот в этом я ошибался. Да, кабинетный ученый, стеснительный, сверхинтеллигентный, но ему захотелось – действия.

Пришел как-то Виталий ко мне в кабинет, на 8-ой этаж, в «Вечерку» И в этот вечер я познакомил Чечика с Деревянко. Понравились друг другу. В Чечике была основательность технаря. Не общегуманитарные рассуждения, а колонки цифр, расчёты, доказательность. И Борис Федорович взял Чечика в штат, предложив заняться проблемами ЖКХ.

В почте редакции тема необоснованных взиманий денег звучала очень часто. Как-то я читал рассказ архитектора и художника Юрия Письма-ка, как он пришел жаловаться, что деньги платит, а в квартире ледник. И Виталий Чечик показал ему пакеты писем с той же самой жалобой, чуть ли не из всех районов города.

Неделями пропадал Чечик у тепловиков.

Выводы его были ошеломляющие. Все тарифы завышены. Нас элементарно грабят, нас, это каждого квартиросъёмщика.

Опубликована была серия статей.

Мэрия подала на автора в суд, требуя… миллион, как компенсацию за моральный ущерб. Но у Чечика были на руках документы и расчёты.

Вот тогда «неизвестные» и рассчитались.

Встретили Виталия в парадной его дома. Избили железными прутами… Не стесняясь, говорили, чтоб больше не писал… Это был 1997 год.

После больницы он вернулся в редакцию. И не испугался. И не оставил своё журналистское расследование.

Более того, его аргументированную статью опубликовала киевская газета. Вновь Эдуард Гурвиц подал в суд на газету. И вновь бы проиграл – у Чечика были скрупулезные расчёты. Его уже вызвали в Киев, на суд, это было ещё через два года, в 1999-ом, но поехать ему бандиты не дали.