Владимир Зайончек - Сквозь Стамбул

Наверно, если бы я не был мечтателем, то такая более важная для жизни черта, как скрупулезность, была бы во мне развита сильнее. Я не слишком тщательно изучил район и не мог предположить, что наш путь при первом же знакомстве со Стамбулом будет пролегать через бедные кварталы. В маршруте всегда бывает отрезок, когда нужно молча и сосредоточенно идти: это, как правило, этап преодоления самой сложной его части, где нужна полная концентрация всех органов чувств. Перед нами раскинулись кварталы, больше напоминающие какой-то другой ближневосточный регион, затронутый очередной войной: улицы, усеянные мусором, были настоящим хаосом из магазинов на первых этажах, на прилавках которых комьями валялся отвратительный ширпотреб, туда-сюда сновали дети и взрослые, запряженные телегами, нелогичному шевелению улиц способствовали нагло двигавшиеся скутеры, машины и пешеходы. Все это представляло собой картину восточной нищеты, в замкнутой системе которой я видел только агрессию. Ловя на себе взгляды, в которых читалось недоброе недоразумение, я шел и вспоминал восторженные слова всех, кого успел расспросить о Стамбуле: волшебный, классный, крутой, незабываемый – все эти прилагательные были о нем. Наше первое знакомство с городом стало по-настоящему неудачным, как будто человека, о котором ты слышал только хорошее при первой встрече, застаешь пьяным и в плохом настроении. Такие встречи запоминаются, осадок от них остается на всю жизнь.

Только приступив к экспансии конечной точки Европейского континента, мы испытывали сильное разочарование, хорошенько перемешанное с недоумением, и старались лишний раз не смотреть по сторонам. Экспансия – это вечный двигатель, постоянное желание чего-то большего, бесконечный голод. Астрофизики уверены, что вселенная расширяется и будет еще расширяться, только неизвестно, что будет в конечной точке расширения. Человек, являющийся частью вселенной, запрограммирован схожим образом и, погрязший в жестоких спорах, мучим тем же вопросом.

Временной отрезок между тем, как ты ребенком сделал первые шаги, а потом прошел пол-Европы, довольно короток, и, чем старше ты становишься, тем больше пространства тебе нужно. Остановить тебя может только возраст или проблемы со здоровьем. Какая-нибудь река или улица в детстве могут казаться огромными, но через каких-то десять лет ты посмотришь на них с тоской: утратившие ауру детского впечатления, они съеживаются в твоем сознании и все меньше и меньше будут восприниматься как объекты материального мира. Эта река или та улица получат статус ностальгических воспоминаний, станут проводниками в уголки памяти.

Чем больше ты захватываешь пространство, тем уже всё то, что ты уже захватил, тем сильнее голод по новым захватам. Всё начинается с одного маленького шажка в детстве, и раньше или позже настанет момент, когда тебе нужно будет вырваться из родного гнезда, чтобы не остаться в крохотном мирке, который день ото дня будет медленно уменьшаться, оставляя тебя таким же крохотным, как и он сам. Захваченные же города и страны будут воскресать в узорах памяти, отражаясь оставленными тобой в разных уголках света частицами. Они заполнят внутренний вакуум, которым тебя по трагической ошибке эволюции наделили при рождении.

Конечно, я не был полным идиотом, готовым выносить приговор целому городу, пройдя несколько его кварталов. Я знал, что, как матерый фокусник, Стамбул припас еще много неожиданных сюрпризов, просто первым он выбрал самый страшный и шокирующий. Кварталы быстро сменяли друг друга, пока через десять минут пути мы не оказались на нейтральной полосе, окружающая обстановка которой не была агрессивной. Стамбул пропускал нас через свои внутренние границы, они были ярко очерчены.

Я знаю, что география внутри города зачастую бывает важнее, чем география самого города. Петербургский южанин не сильно отличается от петербургского северянина, жители Купчино и проспекта Просвещения впитывают почти идентичные культурные коды, центральным районам свойственны свои подобия. Есть еще новые города на окраинах, типа Мурино и Кудрово, отличающиеся внутренней логистикой, но не концептуально. Канонерский остров комком стоит поперек горла моей скромной теории, но не будем рассуждать о его инопланетной инаковости.

Городское пространство Стамбула было сформировано по другим законам. Мне придется набраться наглости и забежать вперед, чтобы объяснить вам, как оно устроено, иначе дальше не смогут двинуться ни мои ноги в тексте, ни сам текст, а нас еще ждет долгий путь. Попасть из цивильного района в бедный тут можно за считанные секунды, можно даже этого не заметить. Обычно их отделяет всего одна улица, как линия передовой на фронте разделяет противоборствующие силы, так и здесь происходит незаметная экономическая война миддл-класса и бедноты. Вопреки стандартному географическому разделению Стамбула на две части, на самом деле он состоит из трех частей: европейская, европейская-центральная и азиатская. Неподдающаяся западной логике восточная иррациональность перепутала здесь части света местами, расположила самую бедную и религиозную в европейской трети, как раз в том месте, где когда-то бросал тень величия на весь остальной мир Константинополь. Оттяпав внушительный кусок империи, турки-османы оставили от его культурного наследия непозволительно мало. За спонтанностью местной жизни стали следить мечети, минареты которых, как ракеты, нацеленные в небо, заняли боевые позиции во всех уголках города.

Вот мы и дошли до мансарды, чтобы перевести дух и сразу отправиться смотреть самое ценное сооружение Стамбула – Собор Святой Софии.

Под куполом

Мансарда, в которой мы остановились, была совсем не примечательна, разве только из самого уголка окошка можно было наблюдать минарет мечети Султанахмет, которую турки, недолго думая, расположили прямо напротив Софии и даже умудрились построить ее почти такой же гигантской. Как несмышленый ребенок копирует поведение родителя, так и молодая Османская империя кое-что украла у своей матери – Византии, и теперь все три тысячи мечетей, которыми славится Стамбул, отрастив минареты, будто произошли от одной матери – великолепной Софии.

Это громадное мускулистое и приземистое сооружение, выросшее в VI веке благодаря упрямству императора Юстиниана, сожрало львиную долю имперского бюджета. Но чем больше собор – тем ближе ты к Богу – не сработало, и Юстиниан вошел в историю как император, в правление которого бушевала эпидемия чумы, София же вошла как собор с неоднозначным статусом: после того, как почти тысячелетие она была главным православным храмом в мире, турки пристроили минареты, и она стала мечетью. Тут можно было бы поставить точку, но потом собор стал музеем и снова мечетью. Пылкие османы поначалу не проявили должной мудрости и терпения, основательно разрушив Константинополь, но Софию не тронули, только заштукатурили внутри все изображения, а в XXl веке, разглядев в этом гениальном архитектурном памятнике золотую жилу, постарались стереть этот позор и вернуть фрески и мозаики в изначальное состояние.