Array Коллектив авторов - Венедикт Ерофеев и о Венедикте Ерофееве

ДС: Это роман? Повесть?

ВЕ:Ну я не знаю… Я в названиях жанра не силен, как угодно можно называть. Я вообще терпеть не могу эти подзаголовки – там «поэма», «повесть», «роман» или… Какая разница, по существу? Просто «Дмитрий Шостакович». Хотя там речи о Дмитрии Шостаковиче почти нет. Хорошо, если три страницы попадались, где упоминался Шостакович. Он там совершенно ни к делу, и ни к месту, и ни ко времени.

ДС: Но почему ты назвал это «Дмитрий Шостакович»?

ВЕ:А «Дмитрий Шостакович» там потому, что по ходу дела начинались сцены не совсем цензурного свойства. И вместо того, чтобы описывать то, что не годится для печати, я начинал говорить о Шостаковиче. О том, что такой-то Шостакович – лауреат там трам-пам-пам, командор Ордена Почетного легиона, почетный член итальянской академии Санта-Чечилия и все такое… Одним словом, о Шостаковиче шла речь, пока не кончалась непристойная сцена. Как только она кончалась, повествование продолжалось дальше. Очень веселое повествование. Но когда опять случались сцены нехорошие, не для воспитанного слуха, а уж тем более не для советского слуха, хотя не на него было рассчитано, опять приходилось прибегать… дальше говорить о Шостаковиче. Попеременно о его симфониях… ( Оба смеются. ) Веселая была вещь. С печальным окончанием. Я, когда ее потерял, прямо… У меня ее выкрали вместе с сеткой. Я уснул в электричке, а это был вечер воскресенья, когда всему народу очень хоц-ца похмелиться, а уже достать негде – все магазины закрываются самое позднее в восемь [82] «Вечер воскресенья» не совпадает с датой кражи записных книжек, обозначенной Ерофеевым в блокноте явно по свежим следам: 19 июля 1972 года пришлось на среду. . А я ехал уже в позднюю пору, в совершенно почти пустой электричке. Когда я проснулся… То есть кто-то соблазнился этой сумкой. Им все эти рукописи, черновики и не нужны были, никакой им «Шостакович» не нужен, они это, конечно, выбросили из окошка электрички. Им нужно было вино, а вот эти две бутылки… Если бы я их завернул хорошо в бумагу, ничего бы подобного не случилось.

ДС: Очень жалко…

ВЕ:Это 72‐й год. Я тогда, когда вышел из электрички и увидел пропажу, упал на траву и рыдал, как Печорин, расставшись с княжной Верой или кем-то там, уже не помню… [83] Лермонтов М. Герой нашего времени. М., 1962. С. 106; «Княжна» – явно по ассоциации с княжной Мери.

ДС: Ужас такой…

ВЕ:Вот. И потом попробовал было восстановить, потому что она мне самому очень нравилась. Попробовал восстановить, делал несколько буденновских наскоков на этот сюжет, но уже получалось не то… Безвдохновенно, бескрыло. Так что решил забросить эту затею. Хотя и настаивали очень многие именитые люди, но я отказался от этого. И надолго вообще забросил писание. Если и писал, то крохотные рассказики там, крохотные эссе о ком-нибудь или по заказу мелкие статьи о поэтах русских начала ХХ века.

ДС: Они вышли?

ВЕ:Да нет, не вышли они, я все их раздаривал именно тому, кто мне их заказывал. И они это все вклеивали в свои альбомы, только и всего. То есть по таким мелким заказам. Вот, например, человек заказывает написать три страницы о Саше Черном [84] «Саша Черный и др.» (Ерофеев 2019. С. 390–391); это эссе о Саше Черном, написанное в начале 1982 года, Ерофеев подарил исследователю творчества поэта Анатолию Иванову. . И я ему пишу эти три страницы о Саше Черном, он мне за это дарит какую-нибудь книгу, для меня вожделенную. То есть он не берет денег за книгу, не обменивает ее ни на какую другую, а просто с меня требует что-нибудь написать. И все это хранится в альбомах у разных людей. А так – ничего серьезного. Ну, то есть уже сколько-то лет подряд вынашиваю «Еврейские мелодии». Но пока еще не нашел, как говорят шашлычники, шампура… Материала-то бездна, стопы уже лежат. Столько материала, что придется девяносто процентов отсеивать из того, что накопилось, и оставить только самое наилучшее, наивеселейшее и, наоборот, наичернейшее. И даже хочу выкроить пьесу из этого, где гибнут, по шекспировскому образцу, все герои [85] Кроме написанной пьесы «Вальпургиева ночь, или Шаги командора» (1985), Ерофеев работал над пьесой «Фанни Каплан», но не закончил ее. См.: Лекманов, Свердлов, Симановский 2020. С. 411–413. . Но в основном речь идет о евреях исключительно. Как в «Петушках» речь идет исключительно как будто бы только о спиртном и больше как будто бы ни о чем другом, так здесь речь идет только о евреях [86] Ср. с записью Ерофеева в альбоме Александра Кривомазова, сделанной за два года до этого интервью, 30 марта 1980 года (см. наст. изд., с. 16). .

ДС: Как называется?

ВЕ:«Еврейские мелодии» [87] «Вставки для „Еврейских мелодий“» – название одной из записных книжек Ерофеева (Ерофеев 2007. С. 385–390). Название «Еврейские мелодии», вероятно, заимствовано у Дж. Г. Байрона «Еврейские мелодии» (Hebrew Melodies, 1813), хотя не исключена ассоциация с циклом песен Дмитрия Шостаковича «Из еврейской народной поэзии» (1948). ,

ДС: Кто-то мне сказал, что называется «Семь с половиной евреев».

ВЕ:Нет, это чепуха. У меня был план написать для журнала «Бронзовый век» [88] Neue Russische Literatur (NRL) / Ed. V. Len, G. Mayer, R. Ziegler. Universität Salzburg, Salzburg, 1978–1982; «Бронзовый век» – неофициальное название альманаха среди интеллигенции. , по их настоянию, «Мои семь евреев». То есть жизнеописания коротенькие тех семи евреев, которые посильнее других на меня оказали влияние. Или просто чуток потрясли хотя бы. То есть самых запоминающихся.

ДС: Веня, а какие книги очень подействовали на тебя?

ВЕ:Смотря в какое время… Из самых ранних… В юности «Преступление и наказание», пожалуй, в шестнадцать лет прочитанное. В восемнадцатилетнем возрасте из самых сильных впечатлений – «Голод» и «Мистерии» Кнута Гамсуна [89] Ср. со свидетельством Владимира Муравьева о 1955 или 1956 годе: «Вот еще в общежитии попались ему под руку „Мистерии“ Гамсуна, и он сразу понял, что это – его. И уж „Мистерии“ он знал почти наизусть» (Ерофеев 2003, С. 574). . Уж тут я ходил ошалелый несколько недель, да даже больше, чем недель, и не мог ничего больше в руки брать после этой литературы. Потом, в возрасте примерно девятнадцать – двадцать, ибсеновская полоса началась. В особенности «Бранд», да и «Пер Гюнт», да даже и поздние пьесы, весь Ибсен совершенно, с головы до пят. Потом, кто же из литераторов-то… Да, пожалуй, сильнее этого потом и не было. А! Потом, конечно, Стерн [90] О влиянии Стерна на поэму Ерофеева, см.: Левин 1996. С. 25; Власов 2019. С. 242, 410–411. . Но это уже в возрасте двадцати двух, примерно, лет. Потом на меня уже навалился своей тяжелой, грамотной, <���нрзб> массой Томас Манн. Томас Манн меня раздавил года на три. Это уже возраст двадцать пять – двадцать восемь лет [91] Впервые имя Томаса Манна появляется в дошедших до нас дневниках Ерофеева за 1961 год, т. е. Ерофееву 22–23 года (Ерофеев 2005. С. 21–23, 30, 35, 145). «Одна из его (Ерофеева. – И. С., С. Ш. - М. ) целей, как он мне говорил, вот, дело, достойное жизни, – переводы писем Томаса Манна». См. интервью Игоря Сорокина с Сергеем Филипповым 9 октября 2015 года // «Коммунальная Одиссея» / Проект под эгидой музея-резиденции «Арткоммуналка. Ерофеев и Другие». https://artkommarchive.ru/filippov-s). .