Николай Лакутин - Кодекс чести. Сборник рассказов

Обошёл вокруг дома. Нет никаких строений. Нет бани, нет сарая с дровами, нет даже туалета. Да нет, наверное, ребята ошиблись адресом, когда сказали, что мать живёт в этом доме, тем более дома здесь друг от друга не сильно то и отличаются. Забытое Богом место. И присесть то негде, да и чего сидеть, кого ждать, может здесь месяцами никого не бывает. Ну, осмотреться хоть что-л., что это за местность.

Ходил часа два, обошёл всю деревушку вдоль и поперёк. Очень тихий посёлок, с одним колодцем, у которого толпилось несколько человек с вёдрами. А мне казалось, что коромысло и два ведра давно минули в летопись, а тут, пожалуйста, люди так живут. Одеты, конечно, они прямо скажем не богато, зато я, как белая ворона, в чёрном строгом костюме, который привлекает внимание здесь, так как нигде.

Вернулся к указанному мне дому. В нём по-прежнему никого не было. Никто не приходил, так как соломинка, упёртая мной перед уходом в дверь, как и прежде, стояла на своём месте. Я посмотрел ещё раз на лист, который мне дали нынешние сослуживцы, смял его и бросил тут же. Стал думать о том, где переночевать. Невдалеке от дома стояли три здоровенных дерева. Своими могучими ветвями они образовывали неплохой кров, на случай дождя, ну вот тут и устроюсь. Утомительный и нервный денёк выдался сегодня. И, пожалуй, теперь каждый день будет примерно таким, рискованным, опасным, но хорошо оплачиваемым. Я даже не мечтал столько зарабатывать, сколько мне предложили здесь. Это под сотню тысяч в месяц получается, если каждый день работать – думалось мне лёжа под деревьями – если этот месяц проживёшь. Я спрятал получше за пиджак пистолет, что дали мне ребята, и в думках начал как будто бы дремать.

Сквозь слабенький сон мне послышались голоса. Я продрал глаза, поднял голову и увидел, как девчушка лет восьми помогает нести полупустое ведро страшного вида старухе. Дойдя до того самого дома девчонка подняла неосторожно брошенный мной лист и воскликнула:

«Баб Поль, это ты тут на картинке!!!»

Бабка глянула на бумагу, потом на девчонку, потом стала оглядывать всё вокруг, и, увидев идущего меня, замерла в ожидании.

С каждым шагом у меня менялось душевное состояние, менялось выражение лица, менялось настроение, с сумасшедшими скоростями вертелись в голове мысли. Я не знал, радоваться или плакать, я не знал что делать, что говорить, кому я буду это что-то говорить, и будет ли этот кто-то слушать то, что я буду говорить…

Когда я подошёл, то увидел измученные, впалые тоскливые глаза преклонного возраста женщины, которая ни на секунду не отрывала от меня прожигающий взгляд.

«Чтоооо Вааам нуууужно?» – протянула агрессивно и жестоко она.

Наверное, я бы не поверил в то, что визуально можно найти что-то родное в человеке не встречавшего никогда в жизни, в моём случае не видевшего почти всю жизнь. Я не знаю, что я увидел, не до конца понимаю, что именно дало мне понять что люди, которые меня взяли на работу не ошиблись. Глаза, как глаза, рот как рот, веки, брови, скулы, подбородок, у меня всё совсем другое, но что-то мне со сто процентной гарантией дало понять, что передо мной стоит моя мама. Та, которую я так ждал без малого сорок лет. Та, которую я всем сердцем мечтал увидеть, всем сердцем любил и ненавидел, та, которая несметное количество, раз приходила ко мне во сне. Да, да, чёрт возьми, ведь это именно она была в тех снах, что я перестал видеть много лет назад.

«Чтооо Вааам Нуужнооо?» – ещё раз, но более ожесточённо протянула она.

И сквозь хлынувший поток слёз не подчиняющихся сознанию, я тихо беззащитно и робко, как мог бы сказать тридцать с лишним лет назад тогда в детском интернате в ежесекундном ожидании, прошептал:

«Здравствуй, мама…»

Бабка обомлела. Девчонка, молча, смотрела, как у взрослого рослого мужика текут слёзы, и ничего не понимала.

«Здравствуй, мама» – уже более твёрдо, строго и с долей агрессии вымолвил я.

Бабка безмолвно смотрела в мои глаза, она всматривалась как бы в каждый атом структуры моих глаз, и лишь когда из её высушенных глаз потекли слёзы, она, склонив голову уже совсем тихо, и хрупко произнесла:

«Жив мой Виталик», и стянула платок с головы, приложив свои старческие руки к глазам.

***

Бабка велела девчонки идти к себе домой, а меня позвала в дом. Я взял ведро с водой и занёс в избу.

Я не знал как себя вести. Скорей обнять её и прижать к груди, как я это видел в своём воображении, пронизывая все эти годы, или же впечатать её в стену за то, что изуродовала моё детство и, по сути, всю жизнь. Ведь за все эти годы у меня не появилось ни одного друга, который бы был из полной добропорядочной семьи, ни одной подруги из светского общества. Я всю жизнь общался с такими же забытыми и брошенными в той или иной степени людьми. Я был никем, и вырос никем. Служащий на вахте городского аэропорта – это не то будущее, о котором я мечтал. Что я видел на свете? Чего я достиг? Да у меня на роже написано было всю жизнь – «Забытый Богом неудачник». Так что теперь мне делать?

Мать тоже не знала как себя вести. Я видел, что она читает каждую мою мысль, она то и дело взглядывала в мои глаза, и тут же опускала взгляд в пол. Она села на диван, предложила мне сесть рядом, но я сел напротив неё на пол. По комнате разлилась молчаливая тоскливая секундная нота, которая показалась вечностью.

«Ну, рассказывай» – тихим, но твёрдым голосом обратился к матери я.

Мать молчала. Она не смотрела на меня, сидела не шевелясь, и не знала, куда бы провалиться, от этой тяжелейшей ситуации. Сквозь слёзы и судорожное потряхивание всего организма она только и повторяла дрожащим голосом – «Виталик….. мой Виталик… мой сынок… мой… живой».

Смешанные чувства полыхали во мне. И вроде бы подойти, успокоить, но не слушаются руки и ноги. Сижу на полу, смотрю, слушаю.

«Ты должно быть меня ненавидишь» – скрипучим голосом промолвила она…

Я, молча, смотрел на мать, не поддерживая диалог.

«Как ты нашёл меня?»

«Неважно» – срезал я – «ты расскажи, зачем жизнь искалечила себе и мне? Ты ведь прекрасно знаешь, что я жаждою от тебя услышать, так чего ты ждёшь? Про себя, про отца моего, про меня, ну? Я сорок лет не знаю, кто я, зачем живу и за что я так живу».

«Синицын Игорь Леонидович – так звали твоего отца. Мы прожили в браке четыре года, потом появился ты. И, наверное, это было последнее радостное событие в нашей жизни».

Мать встала, подошла ко мне и села рядом на пол.

«Ты не думай, я не просто так отдала тебя в интернат. Твой отец хотел, чтобы ты рос в обеспеченной семье, не знающей бедности. Он поставил на карту всё, что мы имели, я об этом не знала, иначе конечно бы остановила, но он проигрался по крупному. Люди, на которых он рассчитывал, подвели его и скрылись с взятыми за свои услуги деньгами, а мы остались без жилья, машины и средств существования. Забрали всё. У отца после этого началось помутнение рассудка, его поместили в психиатрическую лечебницу».