Журнал Современник - Журнал Наш Современник 2007 #1

Хож-Ахмед Нухаев, один из идеологов чеченского сепаратизма, издевательски заявляет: “Российский солдат — как животное, которое по доходящим из бойни сигналам знает, что его ждет впереди, предчувствует, что это совершенно банальная мясорубка… столкновения с реальными фактами для него — вопрос сиюминутной борьбы за выживание. Это не его война. Она ему чужда. Для русского солдата эта война — бессмысленный ужас…”. Это один из многих выпадов в идеологической дуэли.

Человек войны, капитан Шурыгин, достаточно знает русского солдата, чтобы так говорить о нем: “Есть ненавидящий нас народ, есть армия, воюющая против нас, а значит, есть мы, батальоны и полки, которые будут драться здесь до конца, потому что каждый даже самый зеленый солдат, провоевавший здесь хотя бы два месяца, уже хорошо понимает: этих надо валить. Валить здесь, сейчас и до конца. Иначе однажды они придут в Россию, чтобы валить нас, делать рабами, покорять. Так их воспитали…”. Мы знаем, кто их воспитал…

Смысл Империи в защите русской нации и дружественных ей этносов. “Война была для капитана и возможностью познать совершенно незнакомый ему мир. Он мог часами разговаривать с пленными чеченами не о том, где их лагерь или сколько гранатометов в отряде, а об истории того или иного аула или об отличии горных тейпов от равнинных. Он долго искал Коран на русском языке…”. Война может быть одним из средств самопознания и миропознания для человека, пробой его национальной сути на прочность. Задела когда-то мою душу строка из древней “Махабхараты”: “Как тебя в беде такое смятенье постигло? Оно для арийца позорно!”. Это на поле боя бог говорит юному герою, который отказывается сражаться, предвидя гибель тысяч таких же отважных за свою правду. Это словно к русской нации: “Как тебя такое смятенье постигло?”…

Правд на свете столько же, сколько людей, лучшие из которых готовы поступиться своими жизнями во имя Родины. Но преодоление личного для русского воина — не отказ от себя, как в исламе или буддистской традиции, не растворение себя в зияющей пустоте, не безоглядное самопредание в руки высшей силы. Русская воинственность и вера личностны. Славянские воины-язычники перед боем не просили помощи у Перуна, они лишь гордо призывали его взглянуть на поле боя, где они будут вершить свои подвиги. “Искать себе чести, а князю славы”. Помните, как в “Баязете” казак говорит: “Русский солдат пришел — то власть пришла русская”. Власть эта сейчас тем более олицетворяется в простых патриотах и националистах, которыми являются герои Шурыгина. А вот государство подкачало. Но это не значит, что русские откажутся от великой Империи. Понятие личной свободы не противоречит сильному государству. Ошибаются либералы, думая, что личная независимость возможна лишь в гражданском обществе.

Необходимо не всевластие вождя над биомассой подданных, а всевластие благородной идеи над душами людей. Война, обострившая взгляд героев Шурыгина и самого автора, призвала каждого отвечать за всех — простой солдат понимает, что от него зависит судьба многих…

Взаимоотношения Солдата и Идеи, Солдата и Войны, Солдата и Веры — тонкого мира и человека с автоматом — расшифровываются, но и оставляют место для тайны неповторимой души любого из персонажей, прототипы которых, несомненно, существуют, идут сейчас в разведку, смотрят на туманные горы из кабины вертолета, а может быть, умирают от ран на камнях Ичкерии…

В прозе Шурыгина почти нет женских персонажей. Это знак разочарованности в обычном счастье, потому что “если человек в мир войны провалился, то он навсегда забывает дорогу в свой мир. Он уже никогда не сможет стать тем, кем был… Война будет идти за ним”. “Его бог — бог войны. Этот бог забирает человека всего без остатка”. Есть восхищение народа своим защитником, но есть и одиночество героя, которого ближним не постичь. И “никто не пишет”, как в песне, ответы на неотправленные письма капитана.

Бесспорным является воинское ратное братство, но перед лицом смерти человек всё равно одинок, а смерть ближе всего к нему на войне. На истинных воинах лежит печать инаковости. Они перешли незримую границу, они взяли на себя надчеловеческую функцию — решать судьбы людей и племен, поэтому в мирной жизни им тяжело. Я была свидетелем судьбы одного интеллектуала-националиста, офицера, он четыре раза уезжал по контракту в Чечню, умер в тридцать семь лет. Оh тоже верил в бога войны. Поэтому герои Владислава Шурыгина для меня — бесспорный показатель существования и в наше время людей, великих в своей героической любви к России. Тяжело таким немногим среди падшей духом нации. Но они выбрали путь, на котором не бывает выбора, потому что выбор существует только для слабых. Потому что сомнения — предают.

Татьяна Петрова появилась в России в тяжелейшие времена не случайно.

Владимир Крупин

Она родилась на Урале, в шахтерском поселке Буланаш. Папу, Юрия Васильевича, и маму, Галину Павловну, родители привезли на Урал в раннем детстве, когда их семьи с русского Севера, с берегов реки Сысолы, переехали в поисках заработка в шахтерский край. Обосновались неподалеку от Нижнего Тагила в уральских деревнях. Здесь, на деревенских праздниках, где собиралась вся округа, и познакомились будущие родители Тани, потянулись друг к другу, а уж обнаружив свое северное родство, привязались один к другому накрепко. Поженились перед самым уходом Юрия Васильевича в армию. Галина Павловна работала киномехаником, колеся с кинопередвижкой по деревням и весям, но как только муж вернулся со службы и потребовал перемен, молодая семья перебралась в Буланаш.

Высокий блондин, статный, красивый, Юрий Васильевич удивительно хорошо пел мягким задушевным басом. Легкой жизни не искал, пошел работать шахтером. Появилась первая дочь Таня (ее сестра Оля родилась намного позже), семью разместили в каменном двухэтажном доме, какие строили после войны по всей России пленные немцы. Жили в достатке; едва Таня пошла в первый класс, тут же определили ее и в музыкальную школу, купили пианино, и она целыми днями напролет не отходила от него. Пела высоким тоненьким голоском самозабвенно, но этого никто не слышал, потому что родители пропадали на работе, она подолгу оставалась одна. На лето Таню обязательно отправляли в деревню под названием Лягушино к бабушке, Анне Николаевне Хлебниковой. Бабушка жила в Лягушине до конца своей жизни, и Таня вплоть до восьмого класса ежегодно проводила все каникулы с ней.

— Бабушка часто пела мне “Там, за реченькой”, — вспоминает Татьяна. — Я любила эту песню особенно, только пела ее бабушка почему-то всегда до середины. “Вот подрастешь и узнаешь тогда, что дальше”, — отвечала она на мой вопрос… Но я так и не узнала, чем кончается песня, — умерла бабушка. Пою теперь “о любимом, кудрявеньком, неженатеньком, баском”, как запомнила. Это мое светлое и очень дорогое воспоминание о детстве.