Вадим Журавлев - Конец прекрасной эпохи

– Странно все же, что у власти, если не хватает сил на поддержку всей культуры, нет желания поддерживать и институты «национальных достояний»: Большой и Мариинский театры, ваш оркестр..

– После ваших слов я невольно вспомнил, что на каждой премьере Мариинского театра в прошлом веке присутствовала императорская фамилия в полном составе. Как они относились к этому, понимали ли, любили ли, я не знаю. Этого никто не может сказать. Но они считали своим долгом быть на премьере императорского театра, да и не только на премьерах, оказывать внимание театру. Что касается нашего времени, Сталин бывал и в Большом театре. Очень часто сидел за занавеской. Никто его не тянул, не гнал. Тогда шесть оркестров были выделены как национальное достояние. Сейчас никто не ходит (еще Михаил Сергеевич с Раисой Максимовной уделяли много внимания нашему брату). А сейчас и вовсе никого не затянешь. Им присылают приглашения, ковры готовы расстелить, как раньше космонавтам, но увы… Видимо, им это неинтересно, считается необязательным. Это потеря этики. Какое уважение может быть к президенту, если он играет на ложках? И то приятно, хоть в русском народном оркестре может сыграть… Так что очень многое зависит от власти и от того, в чьем лице власть представляется. И в данном случае нам до выборов надеяться не на что.

– В прошлый раз вы очень огорчались, что вам мало пришлось в последние десятилетия поработать в опере. Сейчас бы взялись за оперную постановку – Верди, Вагнер? Или для вас несбыточной мечтой остается постановка «Псковитянки» в Большом театре?

– Уже эта мечта перегорела. Я думал красиво «построить арку» и закончить свою театральную деятельность тем, с чего начинал, – с «Псковитянки», оперы, которая мне безумно нравится по сей день. Но коль меня не пускают в театр… Я никогда не напрашивался. Но предлагал, даже просил дать мне эту возможность – ответа из Большого театра до сих пор нет. Конечно, я вспоминаю годы, отданные Большому театру, опере, никогда не забуду первые гастроли в Милане в 1964 году. К сожалению, об этом все забыли, но я помню. Опера меня тянет до сих пор, но я не вижу реализации, отношения с театром непонятны до сих пор. Больше я обращаться в театр не буду, потому что я и так переступил черту своей совести. Я просил, а это мне несвойственно. Я привык добывать своим трудом! или идти навстречу, когда меня просят, и то не всегда. Просить «коленопреклоненно» – противно моему существу, но что ж поделать…

– А на Западе вы бы взялись за оперную постановку?

– На Западе были предложения, но я отказываюсь всегда – после того как поставил в Ковент Гарден «Хованщину». Я понял, что это не мое дело. Я оставил там столько сил, столько мучился. Представьте себе, хор, который в операх Мусоргского играет такую роль, пел из рук вон плохо. И мы месяцами бились, чтобы этот хор привести в приличное состояние. Но когда я работал в Лондоне с разными оркестрами, а при каждом из них есть свои, даже любительские, хоры, я всегда удивлялся их хорошему качеству. Если кто-то еще помнит, как Лондонский хор приезжал сюда для исполнения Элгара с нашим оркестром, то они пели прекрасно. А в Ковент Гардене я спросил, почему они так плохо поют. И мне был такой ответ: нельзя никого тронуть, иначе профсоюз заступится, и все равно его восстановят. Потом я посещал спектакли, и в западном репертуаре хоры пели хорошо. Но русские оперы из-за этого я не хочу ставить на Западе. У нас ведь есть другие всемирно признанные мастера, не буду их называть. Есть у нас даже лучший оперный дирижер мира, что он доказывает, выступая и в Нью-Йорке, и в Лондоне.

– Ваши приезды в Москву теперь не носят «абонементного» характера, и многие справедливо волнуются, что вы нас совсем забудете.

– Пока я числюсь главным дирижером и художественным руководителем Госоркестра, помимо прав у меня есть и определенные обязанности. И я их выполняю вне зависимости от абонементов. Я дирижирую ровно столько, сколько и при абонементной системе. Ничего не изменилось. И это только внешнее впечатление, что я стал меньше в Москве дирижировать, реже появляться. Эти слухи распространяют заинтересованные в этом люди, и я их знаю. Они очень хотят раскачать основы Госоркестра – ведь каждый сейчас мнит себя Караяном и хочет утвердиться (причем действительно верит в свою исключительность). Поэтому здесь все средства хороши. Я буду дирижировать, пока жив и здоров, и в каждом московском концерте прозвучат новые сочинения, совершенно неизвестные, гениальная, просто великолепная музыка. Что я и делал до сих пор. К сожалению, наша критика не замечает этого, а мне обидно. Ну живу я со штампом «специалиста по русской музыке». Это хорошо, лучше быть специалистом в чем-то, чем ни в чем. Но почему-то считается так: если неспециалист по русской музыке дирижирует всем – и русской, и западной музыкой, – то это очень хорошо и этому отдается преимущество. Я же, как какой-то изгой, хожу с ярлыком «специалист по русской музыке» на шее. Последние 15 лет я открыл столько новых сочинений, столько показал новых сочинений в Москве, в Петербурге. И это факты, которые не хотят замечать. А если их заметить, то, значит, надо признавать. Но я выше этого, я уже пережил свои желания.

– Из последних ваших работ уникальна запись всех симфоний Малера, который писал свои произведения летом на прекрасных озерах Зальцкаммергута. Вы тоже любите водную стихию, вот и сейчас собираетесь встретить юбилей в лодке, на рыбалке. Это помогало вам в восприятии малеровской музыки?

– Наверное. Плохо себе представляю, чтобы Малер, проживший 51 год и создавший такие эвересты, монбланы, памиры в музыке, мог много времени посвятить рыбалке, отвести душу. У него и сил на это не было: летом, когда можно рыбачить, он только и имел возможность сочинять. Весь же сезон он как оперный дирижер боролся с рутиной, с певцами, с дирекцией, наживал себе раны на сердце. И самосожжение кончилось печально. А может, так и нужно было? может, тогда не было бы и Малера? Зато весь мир теперь стоит на коленях перед Малером. Так же, как и Брукнером. И это будет по отношению к нашим гениям – Мясковскому и Метнеру. Я в это твердо верю. Это музыка XXI века: Мясковский и Метнер будут признаны. Не может иначе быть. И поэтому я смею напомнить, что определенную роль в этом сыграет полная антология Мясковского – 39 записанных нами сочинений. Об этом пока молчат, и послушать их негде. Сейчас моя супруга буквально выцарапала записи, хранившиеся в шкафу фирмы «Мелодия», и передала на радиостанции в Москве, Лондоне, Париже. И они все же будут звучать.

– Летом вы стали рыцарем ордена Почетного легиона, в Швеции вас также собираются наградить. Да и в нашей стране вы не были обделены наградами. Но что для вас лучшее выражение славы?