Евгений Шмагин - Руссиш/Дойч. Семейная история

Блохина назначили одним из организаторов исполнения постановления ЦК. За расстрелы поляков он получит очередные орден и звание генерал-майора. Только спустя полтора десятилетия, в 1954 году, в рамках процесса десталинизации, Василия Михалыча в числе первых лишат всех наград и генеральского чина. Но что из этого? В другой мир отойдёт он, в отличие от тысяч своих жертв, в тёплой московской постели.

Если бы не знал Емельян, что представляет собой Блохин, ни за что не заподозрил бы в нём кровожадного убийцу. Милый, добрый, холёный мужчина, пахнущий с головы до ног дорогим «Шипром», с интеллигентной внешностью профессора университета, с ухоженной причёской и руками крепкими, но явно не рабоче-крестьянскими. Он-то и поведал о принятом решении.

Полностью освобождается тюрьма НКВД в Калинине, где планируется прикончить все шесть с лишним тысяч поляков, содержащихся на данный момент в лагере. В посёлке Медное, что неподалёку от Калинина, в настоя-

щее время сооружается большой котлован, куда предполагается «складировать» и затем тщательно закопать трупы. По завершении имеется в виду захоронение сровнять с землёй так, чтобы не оставить никаких следов и не расконспирировать операцию, которой в ЦК придают особо важное значение.

Необходимо основательно продумать все этапы и детали. На руководстве лагеря – полная ответственность за перевозку заключённых в Калининскую тюрьму, естественно, исключительно в ночное время. Соответствующим подразделениям поручено предоставить в необходимом количестве водный, автомобильный и железнодорожный транспорт.

«Слава Богу, – думал Емельян, – что судьба хотя бы таким образом пощадила меня, грешника великого, избавив от исполнения кровавых дел».

В ходе майской, 1940 года, операции, проведённой НКВД в условиях строжайшей секретности, были расстреляны 21 857 поляков, из них 6 311 человек в Калинине и 4 421 человек в Катыни под Смоленском. Это официальные данные из записки, направленной в ЦК КПСС председателем КГБ Шелепиным в 1958 году. Тогдашний главный чекист предлагал уничтожить все материалы «польского дела», чтобы, не дай Бог, мировая общественность не узнала всю правду.

До конца перестройки неугомонный ТАСС, исполнявший в ту пору функции МИДа, твердил о полнейшей непричастности Советского Союза к истреблению двух десятков тысяч польских военнопленных. Вновь и вновь советская пропаганда, при наступательной поддержке армии советских дипломатов, разоблачала «неуклюжую и наспех состряпанную брехню геббельсовых лжецов». Сталин к тому времени уже отошёл в мир иной, а страна продолжала шагать заданным вождём маршрутом.

3 декабря 1940 года, то есть спустя полгода после расстрела поляков, Иосиф Виссарионович принимал в Кремле главу польского правительства в изгнании, генерала Сикорского, прибывшего из Лондона. Того интересовали

много вопросов, но прежде всего судьба десятков тысяч соотечественников, взятых в плен Красной армией в сентябре 39-го. Сталин убеждал, что все эти люди давно освобождены.

– Однако по нашим сведениям, – пытался возразить Сикорский, – они по-прежнему находятся в Советском Союзе.

– Это невозможно, – хладнокровно парировал вождь. – Они убежали.

– Куда же они убежали? – не унимался глава правительства.

– В Маньчжурию, – был ответ.

Нападение Германии на Советский Союз 22 июня 1941 года Селижаровы восприняли с оторопью.

После советско-германского сближения, начало которому положил Договор о ненападении от 23 августа 1939 г., информационно-пропагандистская машина страны совершила радикальный поворот. «Правда», «Красная звезда» и прочие газеты внезапно сменили тональность суждений о гитлеровской Германии на диаметрально противоположную. Из обихода исчезли привычные «фашисты» и «агрессоры». Вместо них красовались «дружественная Германия» и «германские войска». Кинотеатрам запретили демонстрацию полюбившегося народу фильма «Александр Невский». Сам наркоминдел Вячеслав Михайлович Молотов публично клеймил «близоруких антифашистов», осмелившихся бороться против беспорочного Гитлера, и не стеснялся от имени Советского Союза периодически обнародовать поздравления по случаю взятия Парижа и других «блестящих успехов германских вооружённых сил».

Советские граждане по понятным причинам не располагали сведениями о том, какой душевный ужин состоялся в кабинете Молотова в Кремле в честь очередного

визита Риббентропа. Они ничего не слышали и об исторических тостах, которые в торжественной обстановке произнёс сам великий и непогрешимый Сталин: «За здоровье горячо любимого немецким народом фюрера!», «За здоровье многоуважаемого господина Гиммлера, рейхсфюрера СС, обеспечившего порядок в Германии».

Но и гора цитат в «Правде» из нацистской «Фёлькишер Беобахтер», ещё недавно проклятой в качестве «рупора расистов», и систематическое изложение в советской печати «конструктивных» выступлений Гитлера, и славословия в адрес взаимной торговли – на 200 млн рейхсмарок германского кредита в Союз начали поступать германские станки, а в обратном направлении – отобранное от ртов собственных граждан продовольствие (привет императору Александру III), нефть, металлы, древесина, хлопок для мундиров вермахта, – не оставляли сомнений в том, что в Кремле осознали ошибочность негативного восприятия захвата власти нацистами во главе с их фюрером Гитлером.

Тема «Если завтра война» вроде как начинала звучать, но весьма спокойно, приглушённо, на подпевках. Да и сам термин «война» не обязательно подразумевал Германию. Врагов-то у государства Советов насчитывалось вон сколько. Гадкая Америка, развратная Франция, ветреная Польша – от этих диверсантов исходила угроза даже более опасная, чем от записавшейся в друзья Германии. Поди, целый свет был готов ощетиниться против страны диктатуры пролетариата. В первые месяцы 1941 года в речах руководителей начал как бы между строчек звенеть колокольчик – быть готовым ко всяким неожиданностям. Но за неделю до вероломного нападения вездесущий ТАСС громогласно развеял «нелепые слухи о предстоящей войне». И вот вдруг такое…

Как бы то ни было, ломать голову о том, кто виноват, времени не оставалось. У всех на устах было одно – что делать? Несмотря на отчаянное сопротивление РККА, дезавуированной собственным Верховным командованием, вер-

махт, очередную победу которого пару месяцев назад восхвалял сам Молотов, упорно продвигался вглубь страны.

В Осташкове царила полная суматоха, близкая к панике. Срочно эвакуировали главные ценности – оборудование кожевенного завода. Из Кудыщ вывозили станки с лесоперерабатывающего комбината. Минировали на случай германской оккупации ряд важных хозяйственных объектов, прежде всего работавшую на торфе ТЭЦ «кожевника». Думать о простых гражданах было некому и некогда. Население города фактически бросили на произвол судьбы.