Лев Аннинский - Русские плюс...

Насчет триколоров промолчу: я под красными знаменами вырос и просто так, «по указу», знамен в душе не меняю. И если уж на то пошло, — вовсе не факт, что из русских триколоров купеческий будет мне милей староимперского. Но это моя личная проблема. А общая заключается в том, чтобы не рвали на куски флаги ни в том, ни в этом парламенте.

Эти вещи решаются по мировой ситуации. Продлится в истории человечества эра держав (называйте их империями, союзами, содружествами, сообществами, осями, блоками, да хоть «общими здоровьями») — останутся и точки вроде Крыма: геополитическими нервными центрами, из-за которых будут литься реки чернил и крови; и тогда, случись что, — и мы с Владимиром Коваленко быстро сообразим, как объединиться. И простит он мне, что Гоголь сичевиков «русскими» называл (именно так!) и что московитам продался.

А наступит энгельсовско-фукуямовский «конец истории», вплывет счастливое человечество в век информатики и меритократии, — что ж: тогда бабушка русской диссиденции сможет спокойно возлежать на пляже под Алупкой, и мы развесим над ней все флаги, какие она захочет, — хватило бы денег на материю.

Главное в нынешних тяжбах — души не повредить.

Одно только никогда не прощу Владимиру Евгеньевичу: что упорно обзывает меня господином. Оно бы и ладно, кабы не зеркало. Как глянешь, так и отпадешь обратно в товарищи.

Шадр был прав. В мыслях наших булыжник по-прежнему главное оружие. Вслед за Владимиром Коваленко, ответившим мне в статье о «Пятой колонне» (пятая колонна, как он уверен, — это русские на Украине) кладу этот краеугольный камень в наш разговор и соображаю: что строим?

Вопрос в статье Вл. Коваленко поставлен широко, даже глобально, и выходит далеко за пределы русско-украинских разборок. «Пятая колонна» — как универсальная фомка современной политики. Изобретена и опробована в ходе Второй мировой войны, однако с войной в прошлое не ушла, а сделалась в канун ХХI века угрожающе всеобщим явлением. Чего ждать в будущем?

В прошлом четкие границы, «имперски» врезанные в тело человечества, делали достаточно ясными вопросы: где враг, кого резать, в кого стрелять? Теперь все «пятнисто». Границы петляют, повторяя извивы анклавов, линии размежевания кольцуются, рвутся, выворачиваются. Они теряют государственную жесткость и приобретают мистическую окраску. Внутри «большой» нации замыкается меньшая, внутри этой меньшей — еще меньшая, и все это пестрение вопиет не только к «мировой справедливости» (на глазах разваливающейся на части), но и к родственным душам за той или иной стенкой (на глазах возведенной). Родственны они там или не родственны, то уже сам черт не разберет, но вопиют же! «Свои» и «чужие» перемешиваются; пятнистый мир становится сплошным капканным полем для заложников. И жить с этим приходится как с неизбежным злом, и с ним же входить в новый век, с ужасом думая, что же будет дальше.

Да если бы тут таилась только теоретическая проблема! Поскольку от заложников трясет весь мир, проблема эта, как всемирно-историческая, таковой и является. Для потенциальных историков. Но в нашей-то обстановке, в нашей геополитической ситуации (назовите ее евразийской, славяно-исламской, всероссийской, постсоветской — как угодно) чресполосье оборачивается каждодневной болью и ежесекундной неразрешимостью.

Драма в том, что, получив во владение «пятнистый» мир, мы пытаемся сладить с ним при помощи старой «линейно-фронтальной» логики.

Логика Вл. Коваленко опирается на следующую аксиому: «Москва» издавна последовательно и насильственно русифицирует окраины Империи, подавляя в них все национальное.

На верхних этажах власти — это кадровая политика, умещающаяся, по Авторханову, в формулу: если шеф — национал, то его первый зам — непременно москвич.

Авторханов, правда, как мыслитель осмотрительный, этого самого «москвича» слегка варьирует. То это у него «москвич», то «московский посланец» или «товарищ из Москвы».

«Интересная Москва», скажу я в интонации Владимира Коваленко. А нельзя ли уточнить, кем был такой «товарищ» прежде, чем записаться в «москвичи»? И чьим «посланцем» в Москве он побывал прежде, чем стать «московским посланцем» где-нибудь в «угнетаемом» регионе? Вообще много ли коренных москвичей обреталось в высших эшелонах советской власти? Не считали? В основном, евреев считали в составе ВЦИКа, на остальных бумаги не хватило. Так без всяких подсчетов ясно, что это не «Москва» формировала страну своею волей и политикой, а страна через Москву формировала самое себя. А та «Москва», которая выступает в подобных уравнениях под маской главного русификатора, — есть результат того, что через нее шло все: и смешение языков, и формирование единого пространства. Было время, когда аналогичные процессы шли через Киев. Ни никто же не говорит, что князь Игорь подступал к древлянам с идеей «украинизации» — его вздернули совсем за другие грехи.

Теперь вот выясняется: имперские кадры, посылавшиеся по стране в качестве русских, были столько же русскими, сколько и украинскими. То есть «товарищ из Москвы», садившийся за спиной «национального шефа» где-нибудь в тюркской или прибалтийской республике, был чуть не в каждом втором случае по происхождению украинец. Сюжет, достойный кисти Айвазовского, в том смысле, что «все течет», и украинцы теперь должны костить и проклинать ту «империю», которую сами же и строили в роли «русских». Никакого изначального разделения ролей тут, кстати, не было: был естественный отбор, и крепкие мужики с хозяйственной жилкой в характере по праву выходили на руководящую роль в обкомах. Так не в качестве же украинцев или русских они ими становились, а в качестве коммунистов. Это их сейчас высвечивают — в качестве украинцев. А были они ими не больше, чем переселенцы столыпинских или достолыпинских времен. Мужики с топорами могли целый порядок объявить «своим» где-нибудь в уральском Висиме, — такой украинский порядок (в деревенском значении слова, то есть край, улица) был хранилищем национальной памяти, важной в быту, но никто тогда не ощущал себя представителем незалежной Украины, и тем более — «пятой колонной» в потенции.

Как никакой «пятой колонной» не ощущали себя и русские переселенцы. Империя — это общее пространство, где каждый едет туда, где есть работа и где он чувствует себя нужным. Затем империи и строятся. Желания сплотить их сверху в конечном геополитическом балансе бывает приблизительно столько же, сколько снизу — желания не знать границ и гулять, где охота. Правда, какой-нибудь одесский растиньяк, едущий учиться в Москву, воображает, будто он ее «завоевывает». Давай, Вася! Много бы ты завоевал, если бы не «империя».