Лев Аннинский - Русские плюс...

Это — «покорение»?

Если да, то в изумительном варианте: наделить покоренного противника отнятыми у него же владениями — лишь бы платил дань.

Так вопрос только в дани?

Не только. Дань с мест, конечно, идет, но и на места отныне идет кое-что. Оттуда сюда — меха, отсюда туда — то, что называется «продуктами металлообработки». Во времена Кучума это было еще злато-серебро, в век пара и электричества стали говорить о «москательных товарах». Вогулы и остяки хорошо ловят рыбу и бьют зверя, но стальные крючки и ружья им не самим же делать: это проще завезти…

Откуда?

Оттуда, где это делают лучше, где достанет сил стать центром коммуникаций. Кто-то все равно должен эти коммуникации стянуть в систему. Не эмир бухарский, так царь московский, хан казанский, султан турецкий…

Откатимся на тысячу лет в прошлое от эпохи Ивана Грозного. Сибирь не пуста — она безлюдна по лесам и освоена по берегам рек. Как только речные берега перенаселяются, начинается борьба между племенами. Укрупнение владений — экономическая и социальная неизбежность. Или зверь, добытый хантом, будет брошен и сгниет, или за шкуру этого зверя хант получит то, чем богаты пришедшие его «покорять» соседи.

Кто они? Хазары, болгары… Потом — новгородцы и суздальцы. Заметьте, ничего «имперского» тут не брезжит: соперничают разные части Руси. И «югра» борется вовсе не с Русью как таковой, она ищет места в перемежающихся контактах и дерется на первых порах с соседней и родственной «самоядью», то есть, по-нынешнему говоря, с ненцами. Но рано или поздно надо на кого-то ориентироваться: на Сарай, на Москву, на Казань, на Бахчисарай, на Бухару…

Кучум надеялся на Бухару, убегал от московских «завоевателей» вплоть до того, как его угробили в бегах те же бухарцы. А семья Кучума отправилась в Москву и была принята Борисом Годуновым по-царски.

«Покорена» ли Сибирь? Да — если фиксироваться только на драках и разборках. Но девять десятых жизни (и истории) проходит между драками. И Сибирь — «обыскана, добыта, населена, обстроена, образована», — как итожит русский историк XIX века, употребляя первое слово скорее в геологически-поисковом, чем в фискально-сыскном смысле. Остальное понятно без объяснений: Сибирь втянута в мировой хозяйственный оборот, вытянута на уровень современной цивилизации, и не «пришельцами-завоевателями», а усилиями всех, кто здесь прижился.

Это нормально: люди ищут места приложения своих сил и способностей. В 1876 году немцы, мирно вросшие в Россию на Волге, зондируют почву: не позволит ли им российское правительство активнее осваивать Сибирь? (Разумеется, это лучше, чем пытаться дойти до Сибири танковыми армиями, как попытались сделать другие немцы шестьдесят шесть лет спустя, так что их пришлось отрезвлять силой: Москву в 1941 году спасали сибирские полки…) Что же до последней трети XIX века, то российские геостратеги куда больше, чем немцев, опасаются нажима Америки, уже купившей Аляску… В воздухе висит призрак войны на независимость, отделившей Соединенные Штаты от Британской империи ровно за сто лет до того, как доктор Брем решил прощупать Россию на предмет мирного немецкого продвижения в Сибирь.

Закон, который прощупывается сквозь эти хитросплетения: чуть ослабеешь — конкуренты начеку. На рубеже XXI века Сибирь учитывается в прогнозах геополитиков как бесценная кладовая и место потенциальной иммиграции в масштабах человечества. России просто не позволят сидеть тут, подобно собаке на сене. С нее не спускают глаз. Россия деморализована, она распадается? «Президент Клинтон, поторопитесь!»

Разумеется, «покорение» планируется бархатное. К вящей радости местного населения, которому будет дарован американский образ жизни. А пока — пусть «толпы протестантских миссионеров» заполняют вакуум. Пусть американские специалисты, предприниматели, консультанты и репортеры «битком забивают самолеты, летящие по маршруту Анкоридж — Владивосток». И пусть действуют как бы от своего имени.

Конечно, в эпоху Строгановых не было такого летного маршрута, но знаете, что мне это напоминает? Как Иван Грозный предоставлял Ермаку действовать на свой страх и риск: а вдруг получится?

И получилось же!

Прежде чем стать пифией пламенно-нетленной праистины, мифологом степи и мистагогом казахского духовного возрождения, Шуга Нурпеисова была советским литературным критиком.

Как литературный критик она связана материалом, хотя отбирает близкое, крупное, интересное (Булгаков, Маканин, Кекильбаев, Распутин, Ким). Став культурологом, тоже близкое отбирает и тоже, конечно, связана материалом: опирается на самое яркое и свежее в теории мифа (Юнг, Генон, Элиаде).

Но как натура пытливая и неуемная, она находит в материале именно то, что дает душе надежду. С первых статей эти мотивы светятся сквозь материал, иногда почти прожигая его.

Это — ненавистное ощущение хаоса и бессмыслицы: образ, достаточно рискованный для благодушно-застойной позднесоветской ситуации. Это ощущение того, что привычное и ясное вот-вот лопнет и разрушится, потому что под ложной ясностью копится варварская свирепость и шевелятся дремучие инстинкты. В соответствии со словарем социалистической эпохи мишени выстраиваются вокруг слова «быт»; иногда его «мерзости» соотнесены с «мещанством», из «тисков» которого надо «вырваться», иногда же «утомительное однообразие» этого быта надо терпеть. В любом случае вас не покидает чувство общей повязанности, общего морока, в котором отдельный человек бессилен, и даже любой самый могущественный правитель немощен перед толпой-чернью, потому что не он ею правит, а она — им. Противостоять круговому бездумью-безумью по логике невозможно, потому что личность, которая должна ему противостоять, вынуждена черпать логику из того же потока, из себя же самой личность поддержать и напитать свой дух не может.

На что же уповать? На чудо? На то, что какая-нибудь шальная идея выведет людей из ступора, ибо люди легковерны; вот ведь любая злая идея мгновенно овладевает толпой — почему бы не появиться и доброй? Если поставить человека перед мучительной правдой о нем самом, заразить его отвращением к самому себе, может, хотя бы это терзание поколеблет то мертвенное равнодушие, под которым мельтешит полузадушенная суета?