Александр Давидюк - Воспоминания о далёком

В это время приходилось мне втираться в новую жизнь. Средств не хватало. По выходным разгружал баржи на Волге и очень этим гордился: мол, как Алёша Пешков с дружком Федей Шаляпиным на той же пристани!

Подкармливался репетиторством с отстающим студентом. По субботам вечерами за рубль выходил в массовках в оперном. Не во всём, конечно, как Шаляпин, но до подмостков оперного театра я всё же добрался.

Пришлось в летние каникулы работать в студенческих строительных отрядах. Стройка уже не казалась каторгой, ведь я был однажды привит стекловатой, да и окреп с годами. Участие в стройотрядах стало осознанной необходимостью, свободой выбора. Работа была изнурительной, на износ. Но когда видел, как на пустом месте возводилось что-то полезное, когда пересчитывал заработанное, то пережитые испытания как-то смягчались в памяти. Хотя ещё долго ломила ночами спина, зато уже никогда больше не жгло и не кололо стекловатой.

В августе 1967 года меня, бедного студента, сироту, перебросили «зайцем» в Москву лётчики Ту-104. Командир был отцом моей подружки детства.

В салоне свободных мест не было. Меня посадили на ступеньку в кокпите, впереди и внизу от пилотов. Весь полёт, около двух часов, обозревал прекрасную Землю сквозь стеклянный купол кокпита. Медленно проплывала планета под ногами. Было безоблачно весь полёт. Бескрайние массивы лесов, просторы разноцветных квадратов полей, города, деревни, реки, озёра, промышленные гиганты, дороги… Всё проплывало медленно где-то в глубине под нами в едва уловимых очертаниях. Если это – только одна полоска от Одессы до Москвы, то как себе вообразить всю территорию Советского Союза?!

Вдали, на горизонте, засветилась светло-розовая полоска. Она стала приближаться, расширяться, и возникла панорама приближения к огромному городу. Догадался: «Пора бы быть Москве».

Солнце склонялось к горизонту. Подумал: «Никакая она не белокаменная, она же розовая! Москва – розовая!» Приближение огромного города завораживает. «Неужели пролетим над городом?!»

Минутами позже самолёт накренился и стал уходить от города. Пейзаж под ногами и впереди стал зелёным, с бело-розовыми группами домов. Летим уже заметно ниже. Ниже. Ниже. Видна посадочная полоса вдали.

Подлетаем на посадку. Так видят птицы место своего приземления. Всё ближе и быстрее мчится полоса под нами. «Так птицы не садятся», – подумал я и упёрся руками во что-то с обеих сторон.

Штурман откинулся в кресле и сложил руки, закончив свою работу. Я упёрся руками. Удар и звук касания шасси с началом торможения ощутил задницей, сидя на твёрдом. При опускании кокпита стала быстро приближаться к глазам мелькающая в быстром беге бетонная полоса. Казалось, сейчас чиркнет всеми нами, как спичкой о коробок, и сотрёмся в пламени. Внезапно кивок прекратился и бег замедлился, прекратились вибрация и гул торможения. Перед глазами быстро, но плавно побежали линии твёрдой и надёжной полосы. Всё медленнее. Потом разворот и кивок при остановке.

– Саша, отцепи руки, – едва услышал я голос штурмана, развернувшегося ко мне в кресле. Я понял, что заложило уши.

– Вставай, приехали, – услышал голос пилота.

Я оглянулся. Надо мной склонился сверху пилот и улыбнулся. Я глянул на руки: они были бледные от длительного крепкого сжатия. Команда поняла, что я напуган, и пыталась как могла меня успокоить. Пилоты продолжали отключать тумблеры. Я смог привстать, но меня покачивало. Это был мой первый полёт на реактивном самолёте. Первый и последний в кокпите с куполом. Таких больше нет. Другие скорости, другие формы. Придёт время, когда в авиации вообще окон-иллюминаторов не станет. Их заменят камеры снаружи и большие экраны вдоль стен внутри воздушных и космических кораблей.

Началась студенческая жизнь. Беспрерывная и бесконечная учёба, учёба и учёба. Привитый когда-то стекловатой, получив в юности боевое крещение на стройке, я решил воспользоваться старым опытом и подзаработать летом в каникулы немного денег. Такая возможность представилась и я записался в студенческий стройотряд.

Множество студентов казанских вузов поколениями выезжали на ударные стройки пятилеток на два месяца. Это стало традицией. Интерес студентов состоял ещё и в том, что стройотрядовцы освобождались от бесплатного участия в сентябре, в холод и в дождь, в уборке картошки на полях родины. Боец стройотряда мог спокойно целый месяц, пусть и в холод и в дождь, помогать в той же уборке картошки дома, на семейном участке. Мне же было ещё приятнее: я мог поехать на юг, в Одессу, к маме.

Более чем успешно сдав сессию, прибыл я ранним утром на место отправки отряда. Погрузились в автобусы и тронулись в Альметьевский район Татарии. По приезде расположились в сельской школе. Моими товарищами по отрядной и строительной жизни на два месяца стали студенты параллельного санитарно-гигиенического факультета, и я среди них был чужаком с лечебного. Что их всех от меня действительно отличало, как потом выяснилось, это происхождение. В отряде из примерно полусотни ребят было два брата-чуваша и один полу еврей (это был я).

1968 год

Но мы же знаем, что никаких полу евреев или четверть евреев не бывает. Если где-то в каком-то колене в твоём генеалогическом древе упомянуто слово «еврей», ты и твои потомки будут гонимы как евреями, так и неевреями. Ты останешься навсегда для одних гоем, а для других жидом. (Вот откуда, думаю, выражение «вечный жид». ) Но откуда же совершенно незнакомые мне студенты узнали о моём происхождении? От партийного комитета, от студсовета, а те – от ректората. Почему? Потому, что моё поступление в институт было сопряжено с огромным скандалом, в котором я выиграл, но не был оставлен в покое. Причиной всех моих боёв, побед и поражений являлось только моё происхождение.

Кузены-чуваши были очень колоритны. Старший, лет тридцати, его звали Аслан (Лев), был, видимо, потомком Чапаева, не меньше, потому что часто с гордостью вспоминал комдива, размахивая в воздухе кулаком, как шашкой. Он приехал с усами, как у героя, но сразу сбрил. Коммунист, он говорил бодро и громко, окая по-поволжски, об успехах советской власти и о задачах перед нами, вечными её должниками. Он был ветераном стройотрядов и был нашим бригадиром каменщиков.

Второй – Володя – полная тому противоположность. Его портрет легко себе представить: тёмные очки на незабываемом лице тогда ещё очень популярного польского киноактёра Збигнева Цибульского (погибшего за полтора года до того). Парень был совершенно добродушен и аполитичен. На пламенные выступления Аслана Володя отмалчивался, улыбаясь. Вот так творит и удивляет нас природа. «Збигнев» был совсем немногословен. Он улыбался, как с экрана. Я спросил его, знает ли он о своём сходстве, но «кинозвезда» пожал плечами: «Мне все уже с этим надоели». Но без тёмных очков я его почти не видел – имиджа не терял.