Александр Давидюк - Воспоминания о далёком

Мне шёл четвёртый год. Однажды мама забрала меня, как обычно, из круглосуточного садика в субботу к вечеру. За оградой улица оказалась безлюдной. Мама остановилась, потому что я бегал вокруг неё, подбегал и убегал. Вдруг я заметил красные нависшие знамёна с чёрными лентами. Знамёна означали праздник. Чёрные ленты меня насторожили. Никогда не видел. Я спросил. Мама слегка наклонилась ко мне и ответила, что это умер один очень злой человек. Она больше ничего не произнесла. Лишь несколько лет спустя я вспомнил этот эпизод, когда узнал, что тогда умер виновник бед моей семьи, всего человечества. Он разорил нас и ничего не дал взамен, кроме войны, смерти, увечий и нищеты.

Эти два цвета – красный и чёрный – ассоциируются в моём сознании с кровью и смертью. Гитлеровские знамёна были того же цвета. У меня была неприязнь и к красным галстукам, и ко всей этой муштре пионерской. Нет, почему же, мне нравится военная дисциплина и «морской порядок в танковых войсках», как весело приструнивала меня мама, пытаясь приучить к порядку в вещах. Я вполне осознаю эту необходимость. Необходимость простого порядка и аккуратности! Но не подготовку детей к новым войнам. И на галстуках, и на знамёнах, и на транспарантах была «пролитая кровь большевиков», требовавшая вечного возмездия. Психоз! Где же эта сила, что покончит с красно-коричневой чумой?

Я стал врачом, и у меня самого появились дети. Мама рассказала мне об отце: Илья Михайлович Николаев, помор, тогда проживал в Мурманске. Она никогда не говорила о нём плохо или с осуждением. Она понимала, что мало кто согласится жить с женщиной без правой руки. Понимала, но не прощала. Мы все сотканы из противоречий. Отец меня не видел до своего отъезда в Мурманск. Он был срочно отозван. Сам он был мурманчанин. Отвоевал на Северном море, потом, после освобождения Одессы от оккупантов, был командирован на восстановление военно-морского флота. Выполнив свой долг, отец вернулся на родину, в Мурманск. Но между делом появился на свет и я – сын Севера и Юга. Поморы стали смешением северных славян с викингами, они в грабительских набегах друг на друга обменивались регулярно генофондом. Палящий холод слился с леденящей страстью.

Мама была максималистка: всё или ничего. Отец не женился, и мама отказала ему в отцовстве. Всё было в точности как в фильме «Дикая роза», только у нас на тридцать лет раньше. Послевоенные годы даже в Одессе были голодными. Однажды мама с братом Яшей съездили в Мурманск к моему отцу Илье и привезли эмалированное ведро, переполненное сливочным маслом. Мама отказалась от алиментов. Отец ежемесячно посылал по почте переводы на моё содержание. Мама договорилась с начальницей почты, что все переводы будут регулярно возвращаться отправителю. Легкомыслие, неуместная гордыня, переоценка собственных сил. Судя по тому, что до моего совершеннолетия отец без всякого судебного решения ежемесячно по почте делал переводы на моё содержание (из Мурманска в Одессу), могу судить о нём как о порядочном и честном человеке. В общем, крутилась 18 лет подряд одна и та же сумма. Хотя я был лишён даже достаточной пищи.

Это была «дикая роза», гордая и независимая.

Я маму обижал, не слушался. Убегал от неё. Я не боялся её короткой культи вместо руки, но меня отвращала от мамы эта неестественность, эта ущербность, эта короткая уродливая культяшка в плече вместо руки. Позже, став взрослым, я понял, как глубоко это её ранило. Мама не подавала никаких признаков обиды. Она просто уединялась от реальности своего несчастья и от меня в кинотеатре.

Припоминаю, однажды главпочтамт организовал коллективное культурное мероприятие – посещение оперного театра. Мама взяла меня с собой. Шла опера «Мадам Баттерфляй». Когда офицер пропел: «Сколько вам лет?», толстая тётка, замазанная белилами, ответила: «Восемнадцать». Мне было смешно. Но мама всю оперу проплакала. Теперь я понимаю: она в истории с Чио Чио Сан увидела свою историю и свои надежды. В 16 лет я услышал оперу совершенно по-другому, когда были торжества в 1965 году по случаю братания городов Одессы и японского Иокогама. Либретто оперы было действительно похоже с историей моей мамы в портовом городе и морского офицера из Мурманска.

В повседневной жизни мама никогда не витала в облаках, была рациональна и реалистична. Она была очень добросовестным, исполнительным работником и очень ценилась. Ни в какие интриги она не влезала. Интригам не было места в её душе. Она не была скандальной, но за себя постоять могла и за словом в карман не лезла. Мама могла общаться только с умным человеком и меня к этому приучала. При глупых она отмалчивалась, не спорила. Мне это не передалось.

Однажды, классе в пятом, я был приглашён моим соучеником Эмиком на День рождения. Я впервые оказался в таких обстоятельствах и не знал, как себя правильно вести. Утром упрекнул маму: мол, почему она меня не воспитывает, не учит, как надо себя вести в обществе? Мама на секунду задумалась и тут же ответила: «Если ты дурак, тебя ничему не научишь. А если ты умный, то сам до всего дойдёшь». Мудрее не скажешь. Я понял, что более подробного руководства я не дождусь, и решил сам до всего доходить. Но лучше вооружившись человеческим опытом и известным кодексом поведения.

Наутро побежал на улицу Ришельевскую. Там вдоль торговых книжных рядов «старой книги», недолго рыская глазами по прилавкам, нашёл потрёпанную «Этику поведения» и за 20 копеек образовался.

В богатом городе Одессе школьные годы мои были полуголодные. Питался в столовой. Я рос, и 50 копеек на обед мне стало не хватать. Попросил у мамы добавить. Спросила: «Сколько?» Я ответил: «Пять копеек». Мама задумалась и ответила: «Нет». Бюджет трещал. Да и доверие я утратил, когда однажды сэкономил, недоедая, и купил себе чернильную авторучку-пипетку за целый рубль! Это было ноу-хау! Но и мои первые попытки шагать в ногу со временем и оборудовать рабочее место. С моей стороны это было нечестно. При нашей бедности честно продвигаться вперёд было невозможно. Пришлось ещё долго окунать в чернильницу стальное перо со звёздочкой, продвигаясь простым эволюционным путём в ногу с обществом.

Живя в полной бедности, я не получал никаких подарков. Это были ещё послевоенные годы, и страна сама ещё была обескровлена и безрука, как моя мама. Дети во дворе часто хвастались подарками. И мне хотелось. Но мама отрицательно качала головой. Зато, когда подрос, я получил от мамы на три дня рождения подряд самые дорогие подарки, какие мог только вообразить: маску и ласты для ныряния, фотоаппарат и взрослый велосипед! Каждое лето я не вылезал из моря, не слезал с велосипеда и не оставлял фотоаппарата.

Спустя много лет, мама призналась, что соглашалась принять деньги от моего отца исключительно на подарки к моим дням рождения.