Татьяна Воеводина - Управляемый хаос, или Проект закрытия России

Это, безусловно, верно. Но это скорее констатация факта, чем его объяснение. Почему за многие десятилетия и даже века мы так и не смогли «переварить» и преодолеть своего ученического положения? В конце концов, все народы мира, как и люди, учатся друг у друга, но потом – как-то выруливают на собственную дорогу и нередко превосходят своих учителей. В незапамятные времена итальянцы заимствовали свой национальный символ – макароны – в Китае, а англичане научились обрабатывать свою знаменитую шерсть во Франции, в Бургундии. Ну, научился – и иди дальше, развивайся. А мы свою второсортность мы своеобразно оберегаем, лелеем, словно боимся потерять. Не вполне понятно: почему мы-то так зациклились. Но об этом поговорим чуть дальше.

Сознание своей второсортности доходит у нас до мазохистского восторга.

Интеллигенты любят такую мысль: у нас же нет ничего своего! Моя приятельница-интеллигентка любит восклицать: «Нас нигде нет!». Посмотрите любую энциклопедию: там все имена западные, все открытия сделали они, всё изобрели немцы-англичане. Можно добавить, что и все наши руководящие учения – заимствованные: что марксизм, что либерализм. Меж тем у нас были и есть идеи и люди, способные их производить. Но мы как-то их не ценим, сами себе не верим. Не верим, что способны придумать что-то ценное. Одновременно верим, что всё уже придумано «немцами».

Сейчас В. Ю. Катасонов с сотрудниками по Русскому экономическому обществу им. Шарапова делает большое дело: собирает и публикует произведения наших отечественных экономистов, которых было много, и которые забыты вместе с их ценными идеями. Причём идеями самобытными, учитывающими наши жизненные обстоятельства. Но нет же, мы готовы преклоняться пред Адамом Смитом, боготворить беглого португальского еврея, биржевого игрока Давида Рикардо, но не принимать в расчёт своей собственной оригинальной мысли.

Помню, в начале 90-х годов в Институте экономики РАН была одна женщина – научная сотрудница, изучавшая наследие нашего национального хозяйственного мыслителя – Посошкова и вообще русские мысли о богатстве народов. Её считали какой-то странновато-глуповатой и всерьёз не принимали. Она любила заходить к нам (мы тогда арендовали в институте помещение под офис), т. к. учёные коллеги относились к ней жалостливо-юмористически, как к городской сумасшедшей. Это очень обычно для сознания типичных научных работников и вообще советско-российских интеллигентов: своим собственным, родным, способны интересоваться только чудаки. Собственная, отечественная мысль кажется чем-то вроде художественной самодеятельности, а случись потребность в чём-то подлинно важном – надо обратиться к мысли западной.

Отсюда – жажда признания на Западе. Быть принятым на Западе, быть оценённым на Западе, бывать на Западе – это было неоспоримым и непререкаемым благом в сознании русского и советского образованного класса. А сознание советской элиты, которая и совершила акт выдающегося, исторического предательства своего народа и государства, о чём пишет Михаил Делягин, – это неотъемлемая часть сознания советского образованного класса. Собственно, их, мегапредателей, сознание – это и есть типичное сознание советского образованного класса; просто они оказались поэнергичнее обычного интеллигента: интеллигент лишь разговоры разговаривал, а они – действовали.

И Горбачёв, и Чубайс, и Гайдар, и все прочие учились в советских институтах, слушали те же лекции, думали все те же мысли, вели все те же разговоры, что и нормальный советский интеллигент. Гайдар – так и вовсе трудился в том самом Институте экономики; там даже у лифта висело объявление, призывающее его сдать книги в библиотеку.

Между прочим, я вполне даже готова допустить, что Горбачёв в своём предательстве действовал изначально бескорыстно. Исключительно из нашей традиционной восторженности и радостной готовности распластаться перед Западом. Чтоб взрослые (Запад) похвалили маленького мальчика, признали своим. Чтоб экзальтированные западные обыватели махали флажками и орали: «Горби! Горби!» – вот радость-то, светлый праздничек, именины сердца. Да за это полстраны не жалко! Забирайте!

С Ельциным такая же история: ведь это ж надо, простой уральский парень – и вдруг принимают его на самом Западе, по плечу хлопают, за своего держат.

В этом желании нравиться есть что-то ли детское, то ли женское, но никак не мужское, не мужественное – хлипкое.

Тургенев в мало читаемой (и очень напрасно!) повести «Дым» рассказывает: степной помещик, богатый, с трепетным пиететом входит в «позорную гостиную» какой-то дамы полусвета, шлюхи, по существу дела. «Где же это я? – думает он с восторгом. – У самой Адель!» В общем, повезло парню, жизнь удалась: признали на Западе. Таким вот степным помещиком (и правда ведь – из степи!) был Горбачёв.

Михаил Делягин в силу возраста не помнит 70-е годы – эпоху зрелого застоя и тогдашнюю духовную атмосферу, поэтому, возможно, у него и сложилось впечатление, что предательство советско-российской элиты – это явление последнего времени. К сожалению, уже в 70-е годы верхняя прослойка общества была – готова. Культ Запада достиг такого накала, что самый акт предательства прошёл мирно и без напряжения. «Рашку» слили.

Говорят, в ту пору общество, в частности, молодежь, утратило идеалы. Ничего подобного! Идеал был ясен и крепок: Запад. Тогда редкие люди ездили за границу, но почему-то верили: ТАМ гораздо лучше, там всё сделано правильно, всё по уму. Такая была, выражаясь языком той эпохи, «чёткая идейная позиция». В житейски-практическом преломлении она выглядела как мечта как можно меньше присутствовать «в этой стране». Разумеется, всё это было максимально присуще столичной интеллигенции, провинция была более натуральной, почвенной и, следовательно, патриотичной. Я в 70-х годах училась в московском инязе: там я наблюдала недуг западнобесия в самых цветущих формах, не только инязовцы, но и вся московская молодёжная тусовка была ему подвержена.

У меня есть приятельница, с которой я познакомилась в инязе в те давние времена. Она – учительница иностранного языка на дому. Если находятся переводы – переводит. Никакого навара она со своего бескомпромиссного западнизма сроду не имела, но страстно предана всему тому, что происходит оттуда. Учительница-надомница так пылко отстаивает всё, что делает США и вообще Запад, будто состоит у Госдепа на окладе. При этом – совершенно бескорыстна, в этом бескорыстии-то и состоит нерв проблемы. Продаться за тридцать серебряников – это понятно: человек слаб, дьявол силён. Но она-то даром, по любви! В ней живёт даже какой-то подспудный страх узнать что-нибудь плохое о Западе, даже не плохое – просто не феерически прекрасное, что может нарушить её идейный гомеостаз. Иногда она присылает мне ссылки на сайт Белого Дома, как подтверждение дивной чистоты и миролюбия Града-на-Холме.