Александр Ушаков - Ататюрк: особое предназначение

В другой раз он потребовал отдать под суд турецкого сержанта, зверски избившего несообразительного араба.

– Во мне, – говорил он, – возмутилась совесть турка, именно турка, а не османа или вообще мусульманина!

По всей видимости, он уже тогда начинал осознавать не только всю иллюзорность османизма, но и разлагавшего самих османов права угнетать другие народы.

Но взгляды взглядами, а деятельная натура Кемаля требовала дела.

А его-то как раз и не было!

Да, он создал тайное общество и красиво говорил на тайных сходках, но ничего так и не изменилось в их жизни.

И говорить о какой-то революционной работе в Сирии было в высшей степени бессмысленно.

Да и на что могла рассчитывать, по сути дела, небольшая горстка романтиков в совершенно чужой им стране?

Снова начались бессонные ночи в убогой комнатушке.

Кемаль похудел, осунулся, стал еще более раздражительным, почти перестал спать и много пил.

Когда ему становилось совсем плохо, он шел к строившим железную дорогу итальянским рабочим и до утра пил с ними под сладкий лепет мандолин вино.

И однажды, когда он, куря одну сигарету за другой, беспокойно ворочался на кровати, ему в голову пришла шальная мысль.

А что, если… уехать в Салоники?

Судя по слухам, в Македонии начинались серьезные дела, его там, как он, во всяком случае, думал, ждали, а один весьма влиятельный в империи паша обещал ему помощь.

Рискованно?

Да, очень!

Он вдруг словно воочию увидел холодный блеск позолоченных очков Измаил-паши и его надменный взгляд.

Этот шутить не будет.

Ну и пусть не шутит!

Поймают?

Что ж, значит, ему снова не повезло, но и сидеть, сложа руки, у него больше не было сил.

Оказавшись в очередной командировке в Яффе, Кемаль нашел чужое отпускное удостоверение и… в тот же день поднялся на борт уходившего в Стамбул парохода.

Его отсутствие в гарнизоне прикрывали друзья, и по-настоящему он начал беспокоиться только перед прибытием в Салоники.

Но и здесь ему повезло, и он чудом избежал полицейской проверки.

Едва ступив на родную землю, он поспешил к обещавшему ему свое покровительство генералу Шюкрю.

Увидев перед собою опального офицера, генерал сразу позабыл о данных им обещаниях.

– Я, – с генеральской прямотой заявил он, – ничего не

могу сделать для вас и прошу меня больше не беспокоить!

Отказ генерала осложнил его положение.

С помощью друзей Кемаль сумел-таки получить столь необходимое ему медицинское свидетельство его отпуска по болезни и сразу же взялся за дело.

Собрав старых друзей, он объявил им о создании в Салониках филиала «Родины и свободы».

Таинство посвящения в его члены происходило на квартире Хаккы Баха, которого Мустафа до сих пор знал только понаслышке.

Но когда он увидел этого патриота в его достойных паши великолепных апартаментах, его несколько удивила не только их роскошная обстановка, но и сам представший перед пришедшими в японском кимоно и с флейтой в руках хозяин.

Выпив по чашечке кофе, заговорщики приступили к торжественной церемонии.

Кемаль произнес напыщенную речь о стоящих перед ними задачах, затем Хюсрев Сами вынул из кобуры браунинг, и шестеро карбонариев поклялись на «отныне священном» пистолете в верности революции.

Правда, дальше присяги дело так и не пошло.

Какой-то «благодетель» донес о появлении в Салониках опального капитана, и опасавшийся ареста Кемаль поспешил на Синайский полуостров, где в то время находилась его часть в связи с англо-турецким конфликтом из-за Анабы.

До вооруженного выступления дело так и не дошло, и Кемаль отправился в штаб Пятой армии.

Стажировка подходила к концу, и, очень опасаясь того, что его могут оставить в Сирии, Кемаль попросил Али Фуада подыскать ему с помощью отца хорошее место…

И тот нашел ему таковое в штабе командующего расквартированной в Салониках Третьей армии маршала Хайри-паши.

Кемаль был на седьмом небе.

Наконец-то сбылась его мечта, и он сможет развернуться по-настоящему.

Но не тут-то было.

Никто в Салониках не проявил особой радости по поводу его появления, и даже товарищи по «партии» встретили своего лидера без особого энтузиазма.

Вместо подробного доклада о проделанной работе, они с величайшими предосторожностями отвели его на конспиративную квартиру, и там удивленный всем происходящим Кемаль… снова вступил, как ему, во всяком случае, казалось, в «Родину и свободу».

Правда, на этот раз не было ни флейты, ни кимоно и церемония вступления почему-то сопровождалась масонским ритуалом.

После того, как ему завязали глаза и обрядили в красную рубаху, Кемаль предстал перед тремя незнакомцами в масках и принес на револьвере и Коране клятву на верность революции.

Несказанно удивленный всем увиденным, он потребовал объяснений.

Ему сказали, с «Родиной и свободой» давно покончено и сегодня он, как и все его боевые соратники, стал членом другого, куда более мощного подпольного комитета «Единение и прогресс», возглавившего борьбу за восстановление конституционного режима и проведение буржуазных реформ.

Выслушавший эти откровения с непроницаемым лицом Кемаль с трудом скрыл охватившие его разочарование и гнев.

Все его сокровенные мечты пошли прахом, а его «боевые соратники» просто-напросто предали его и работали с совершенно неизвестными ему людьми.

И даже не зная их, Кемаль сразу почувствовал сильнейшую антипатию к ним.

Он приехал руководить, а ему предлагали второстепенные роли.

И снова начались бессонные ночи с ракы, кофе и сигаретами и бесконечные размышления над тем, что же ему теперь делать.

Впрочем, особого выбора у него не было, и ему оставалось либо смирить свою гордыню и, примкнув к «Единению и прогрессу», пробиться на младотурецкий олимп, либо наступить на горло собственной песне и так и остаться рядовым «подносчиком снарядов»

Он выбрал первое.

Но, увы, принцип «Умри, но завоюй!» здесь уже не работал.

И дело было даже не в его уже намечавшихся расхождениях с лидерами комитета.

Сосланный в Сирию Кемаль оказался отрезанным от назревавшей революции, он опоздал занять свое место, и она нашла других лидеров.

Как и природа, революции не терпели пустоты.

Конечно, все это было совершенно неожиданно для него, поскольку он не имел никакого представления о тех событиях в Османской империи, во многих из которых была повинна отгремевшая на всю Европу первая русская революция 1905 года.

Страна бурлила, бастовали торговцы и жандармы, и все выше поднимали голову замученные ашаром и ростовщиками крестьяне.