Виктор Дробек - Запрещено для детей. Электрожурнал. Пятый-штрих номер

Возможно, самое важное, что довелось увидеть
в жизни – камни посреди города, из которых вырастают
деревья. Гранитное основание скандинавских столиц, пейзажи, наполненные стойкостью и любовью.

Сомнительная радость быть деревом, сомнительная честь – ровно держать спину, чувствуя под собой смертельный холод отчизны, стоять на ветру, который учит сдержанности, цепляться за твердость, как за последнюю надежду.

Друзья-деревья, вы – брошенные на камни, как проповедники на растерзание животным, испытывали ли вы сожаление хоть когда-нибудь, что явились на свет во мраке, что не познали от рождения легкость
средиземноморских побережий?

Друзья-деревья, стенали ли вы хоть когда-нибудь
из-за ветра, сделавшего вас столь несокрушимыми?
Роптали ли вы хоть иногда на берег, которым ограничивалась для вас ветряная линия родины?

Мы будем брать от жизни все, что только сможем. Мы будем выкрикивать слова благодарности в солнечные небеса наших городов. Мы будем плакать от счастья
и смеяться от невозможности все изменить. Мы станем укреплять береговую линию: страна, похожая на холодный камень, люди, похожие на теплые деревья.

ВЫХОДНОЙ
сегодня выходной
и чтоб взглянуть на себя со стороны
а голову набитую всякой всячиной
привести в порядок
ненужные мысли
выкидываю из окна своей квартиры на пятом этаже
вниз одну за другой

как окурки на тротуар
люблю этот звук с которым они
стукаются об асфальт
и потом качаются из стороны в сторону
словно человек с сотрясением мозга

хочется побыть садистом
когда нечего делать
наверное куда лучше
казнить мыслеформы
чем скажем ругать жену

они лежат под солнцем
блестя чешуей
у одной разбита голова
у другой носом кровь

вот оно облегчение

и наслаждение
от того как я ловко это придумал
наблюдать за их отдельным от меня
шевелением

когда и это надоедает
вхожу в комнату
дабы восполнить утраченное
открываю ницше
большего упрямца чем я
пришедшего в этот мир
заменить умерших богов
сверхчеловеком

начинаю дремать

жена толкает
пугаюсь
вскакиваю с курпачи
твои? – говорит
указывая на руки
семилетней дочери

смотрю
в ладошках ее
словно извлеченные из воды сазанчики
рты разевая судорожно трепещут
брошенные мною утром из окна
постмодернизм
метанаррация
и деструкция

______________________
Курпача (узб.) – узкое ватное одеяло.

Где петляет дорога
и домов серпантин – три постбрехтовских бога
заглянули в один.

В нем глухая на ухо
и слепая почти
их встречала старуха
у горящей печи.

Спрятав взгляд в половицы
от старушьих седин: – И чего ей не спится? – удивился один.

Ох ты, Господи Боже, добрый Боженька мой. – Не устала похоже – оглянулся второй.

Бесполезный и лишний
третий сел на кровать: – Что-то мужа не слышно
и детей не видать.

В чём нужда ей бескрылой
кроме спичек и дров? – Тихо топку закрыла
и не стало богов.

На одном фестивале поэзии
Мне рассказали про столичную критикессу,

Которая приехала в какой-то Когалым, страшно представить,
С творческим вечером,
Робкий молодой поэт принёс ей в подарок книгу, А вдруг прорецензируете,
Но она руки за спину завела: «Детка, а вот не возьму; Если ваша книга хорошая, она сама до меня дойдёт».

И мне помстилось , Что книга понимает это буквально: Собирает манатки
И уходит от папы в столицу.

Конечно, пешком.

Идёт через Сибирь и Урал, С обязательной УПэШа-тусой в Челябе, Холодеет, худеет (ей на пользу), Растрёпанная, теряет стикеры-закладки,
Сделанные для чтения на презентациях.

Ковыляет за восемь тыщ километров
К этой треклятой дуре, Венере русской критической словесности,

Ненавидя её,
Но понося при этом
Своего молодого отца.

Нелегально ночует в сельских библиотеках, Не брезгует букроссингом
(Грех, конечно, но кто кинет камень),

Избегает встреч с лакированными кирпичами Есенина
(Выпущенными в серии «Русь читальная»),

На берегу Волги пытается пересмотреть свой богатый внутренний мир,
И тоскует: говно, какое же говно,
Я заложница этой архаичной, спекулятивной силлабо-тоники, Кто меня ждёт?
Кто любит?
Ломоносов сраный наоборот, Даже на Флибусте не примут.