Евгений Катков - Собеседники

«Что же, беги, если бегства ты жаждешь! Тебя не прошу я

Ради меня оставаться… Честь мне окажут другие,

Особо же Зевс-Промыслитель…»

Тебя я ненавижу! Тебе приятны лишь война и раздоры… Убирайся в свою Фессалийскую дыру!

«Я о тебе не забочусь и гнев твой вменяю в ничто,

Больше того – я тебе угрожаю».

Далее – истинное слово властителя:

«Требует бог Аполлон, чтобы я возвратил Хрисеиду;

Я возвращу – и в моем корабле и с моею дружиной

Деву пошлю; но к тебе я приду, и из кущи твоей Брисеиду

Сам увлеку, награду твою, чтобы ясно ты понял,

Сколь я властью выше тебя, и чтоб каждый страшился

Равным себя мне считать и дерзко верстаться со мною»

(Ил.1.175—185).

Здесь Ахилл на какой-то момент потерял дар речи; могучее сердце героя «меж двух волновалося мыслей»:

«Или немедля исторгнувши меч из влагалища острый,

Встречных рассыпать ему и убить властелина Атрида;

Или свирепство смирить, обуздав огорченную душу»

(Ил.1.190).

Только вмешательство богини удержало героев от губительного столкновения. Впрочем, другие ахейцы, наконец обнаруживают себя. Голос народа озвучивает Нестор:

«Ты, Агамемнон, как ни могуч, не лишай Ахиллеса

Девы: ему как награду ее даровали ахейцы.

Ты, Ахиллес, воздержись горделиво с царем препираться:

Чести подобной доныне еще не стяжал ни единый

Царь-скиптроносец, которого Зевс возвеличивал славой.

Мужеством ты знаменит, родила тебя матерь-богиня;

Но сильнейший здесь он, повелитель народов несчетных.

Сердце смири, Агамемнон, я, старец, тебя умоляю,

Гнев отложи на Пелида героя, который сильнейший

Всем нам, ахейцам, оплот в истребительной брани Троянской»

(Ил.1.275—280).

Это подлинное слово мудрости, которое во все времена кафолически пробует угодить всем, «и нашим, и вашим», созерцает две правды, два пути, ищет возможность сопоставить различное и требует гармонии, но сейчас, в этом повествовании, оно бессильно, звучит старческим слабым голосом. Разум потерян, если закипели на свободе страсти. Героическое сознание в этом виде не слышит слов, упечатляется, лишь боестолкновением, с последующими аргументами, – триумфом, либо поражением. Остается, впрочем, еще публичность, обращение к интересам народа.

«Грузный вином, со взорами песьими, сердцем еленя!

Ты никогда ни в сраженьи открыто стать перед войском,

Ни в засаду пойти с храбрейшими рати мужами

Сердцем своим не дерзнул, для тебя то кажется смертью.

Лучше и легче стократ по широкому стану ахеян

Грабить дары у того, кто тебе прекословить посмеет»

(Ил.1.225).

И подобный царь может вести войну и выиграть ее! – патетически восклицает Ахилл. Впрочем, сам он, несомненно, знает битву, ухватил нечто в этой войне, и об этом произносит четкое пророчество:

«Время придет, как данаев сыны пожелают Пелида

Все до последнего; ты же, крушася, бессилен и будешь

Помощь подать, как толпы их от Гектора мужеубийцы

Свергнуться в прах; и душой ты своей истерзаешься, бешен

Сам на себя, что ахейца храбрейшего так обесславил»

(Ил.1.240).

Агамемнон глух, слеп и непреклонен. Отвечая Нестору, он думает лишь о своем праве власти.

«Так, справедливо ты все и разумно, о старец, вещаешь;

Но человек сей, ты видишь, хочет здесь всех перевысить,

Хочет начальствовать всеми, господствовать в рати над всеми,

Хочет указывать всем, но не я покориться намерен»

(Ил.1.285).

«Ты не приказывай», – грозно обрывает его Ахиллес, —

«Слушать тебя не намерен я боле!

Слово иное скажу, и его сохрани ты на сердце:

В битву с оружьем в руках никогда за плененную деву

Я не вступлю, ни с тобой и ни с кем: отымайте, что дали!

Что ж до корыстей других, в корабле моем черном хранимых,

Противу воли моей ничего ты из них не похитишь!

Или приди и отведай, пускай и другие увидят:

Черная кровь из тебя вкруг копья моего заструится!»

(Ил.1.295—300).

Жестко и властно – вот такие, царь, у тебя права, не более. Вот такой разговор.

Царь Агамемнон исполнил-таки свою угрозу, совершив заявленное уничижение своего подчиненного, как же иначе! Отправил «бригаду», вывел Брисеиду на глазах у всех. Ахилл чудом сдержался, слушая наказ бога: «Смирись пока и нам повинуйся… Кто бессмертным покорен, тому и бессмертные внемлют». Эта фраза вошла в учебники, но нам следует понимать внутреннее состояние героя, замечательно переданное Гомером. Здесь нет смирения как освобождения души от гнева. Страшным, чудовищным усилием герой задавил, задушил свое сердце, отстранился от битвы, обездвижил себя и своих людей. Гнев же перелился в ужасную, чудовищную ненависть, гибельную для всех и ждущую своего часа. Впрочем, задачи прощения нет в этом мире. Герой имеет право на гнев как образ и подобие своего бога.

II. ЦАРСТВЕННАЯ ЭМОЦИЯ.

Гневу подвержены сами бессмертные боги. Гнев Аполлона на ахейцев вне условий, оговоренных богом, совершенно непреодолим. Бедствия Одиссея среди бушующего моря «прочитываются» как гнев Посейдона за унижение «выродка» Киклопа, тоже ведь «тварь божья»… Зевс жалуется Фетиде, матери Ахиллеса, что ее ходатайство за оскорбленного сына принуждает Верховного потерпеть гнев «Геры надменной». Прочие «дамы Олимпа», покровительствуя своим фаворитам, только и ждут случая, чтобы злобно расправиться с обидчиками и конкурентами. Вечно ждут. Человеку, пусть и благочестивому, по-видимому, невозможно прожить жизнь и не прогневать того или иного бога. Трудно угодить сразу всем высокопоставленным интриганам и честолюбцам. В конце концов, только Зевс способен навести здесь порядок. Вид этих существ – блистательных и непоседливых, могущественных и подчиненных, суетливых, склочных, праздных и все-таки блаженных – поистине странен. Можно допустить, что мы имеем дело с олицетворенным сложным единством греческого мироздания, но именно здесь обнаруживается ведущий мотив космического согласия – страшный Зевесов гнев.

«Козни твои, о злотворная, вечно коварная Гера,

Гектора мощного с поля свели и троян устрашили!

Но я еще не знаю, не первая ль, козней преступных

Вкусишь ты плод, как ударами молний тебя избичую!

Или забыла, как с неба висела? Как две навязал я

На ноги наковальни, а на руки набросил златую

Вервь неразрывную? Ты средь эфира и облаков черных

С неба висела, скорбели бессмертные все на Олимпе,

Но свободить не могли; приступая, кого ни настиг я,

С прага небесного мигом свергал, и слетал он на землю

Только что дышащий; сим не смягчился б мой гнев непреклонный», —

Он произнес, ужаснулась великая Гера богиня»

(Ил. 15.15—20).

Речь Зевса здесь характерная, как и вся фигура этого небожителя, восседающего в отдалении «на Иде высокой», напоминает некоего «Смотрящего» на Олимпе. Подобная терминология после работ М.К.Петрова вполне уместна. «Смелого ищи в тюрьме» – гласит русская пословица («а глупого – в попах». В. Даль). Гнев, собственно, есть реакция «авторитета» на проявленное нарушение с некоторым назиданием – то, что прекрасно умеют преподать «на зоне» или в казарме. Педагоги здесь великие, с чувством, с опытом, с талантом, с несомненной прочной культурой.