Елена Луценко - Как было и как вспомнилось. Шесть вечеров с Игорем Шайтановым

– А сама эта среда после 1917 быстро рассыпалась?

– Можно сказать, что очень быстро, но я связываю это не с Лениным, а со Сталиным. Для меня Ленин личность историческая, большая, крупный революционер.

Взять сам 1917 год, с революцией сначала вся интеллигенция шла. Питирима Сорокина помню, чудеснейший оратор был, уехал в Америку. Я его не один раз слышала в бывшем страховом обществе. Интересный человек, широкий. Даже Ленин так устроил, что его в Америку выпустили, сказал: это достойный человек и с правильным мышлением. Спас его.

Тут были первые съезды, выборы в Учредительное собрание, общий подъем интеллигенции, резкая партийная борьба между меньшевиками, большевиками, эсерами. Я была участницей второго выборного собрания в деревне Каншино. Я выступала там за меньшевиков, и вот встал молодой матрос: «Ой, барышня, барышня, ничего вы не знаете о большевиках, как вы мало всего знаете». И у меня на всю жизнь осталось, что я неграмотный человек, что мне надо учиться.

– Мария Николаевна, но ведь и после 1917-го, и после 1924-го люди прежней среды, прежней культуры оставались и остаются – вы одна из них.

– Я всю жизнь была «я», всегда по жизни шла со своим «я», и вот теперь – конец борьбы. Знаете, у Киплинга:

Я этой волей и живу. Это воля к жизни и еще некоторая доля интереса ко всему окружающему остались. Они меня держат. Так что жизнь – штука сложная, не просто она проходит. Надо жить до конца. Мне сейчас очень трудно жить чисто физически – ничего не вижу. Мне, конечно, все покупают, но варить-то, делать приходится самой. И уже – предел. Я решилась на операцию глаз, на седьмое февраля назначили. Я им прямо скажу: я всю жизнь экспериментировала, столько опытов разных провела, черных куриц делала белыми, так что экспериментируйте со мной. Вот вам экземпляр для медицинского опыта.

Я единственно, что хочу, – видеть лица. Я хочу уйти из жизни, чтобы в последний момент я все-таки видела лица. Вот мое желание.

P. S. Операция на глаза прошла удачно. В свое столетие в апреле 1994 года Мария Николаевна видела лица людей, пришедших поздравить ее. Умерла она спустя три года – 1 мая 1997-го.

2008

1949 год. Мы с мужем приехали в незнакомый город, чтобы начать новую самостоятельную жизнь. Позади было пять университетских лет в большом волжском городе Саратове. Здесь нам предстояла работа на кафедре литературы педагогического института.

О Вологде мы имели самое смутное представление. Знали, что город областной, старинный, находится где-то на севере. Особенно разбираться и вникать было некогда – собрали свои нехитрые пожитки и поехали. От Москвы поезд тащился часов 14, и за это время мы с интересом и не без труда постигали особенности вологодского произношения, прислушиваясь к разговорам наших спутников, коренных вологжан.

Наконец прибыли к месту своего назначения и вышли на привокзальную площадь. Первым человеком, принявшим нас на Вологодской земле, стал лаборант кафедры литературы Иван Сергеевич Окулов. Уже немолодой, очень милый и деликатный человек, он встречал нас на институтском грузовике, которым правил Валентин Менгелеев, впоследствии не один раз выручавший нас своим транспортным средством. С грохотом, подпрыгивая на булыжниках, которыми была вымощена главная улица, конечно же носившая имя Сталина, мы отправились на улицу Папанинцев (теперь – проспект Победы). Здесь находился единственный в то время ресторан под названием «Север». Он и сейчас существует под тем же названием. Над ним были расположены номера, принадлежавшие в старое время, видимо, одному хозяину. Небольшие узенькие комнаты были превращены в квартиры для преподавателей и служащих института. После крохотной комнатушки в общежитии Саратовского университета это жилище показалось нам настоящими хоромами. Ведь имелась еще и кухня с плитой, небольшой чуланчик, водопровод на общей кухне и прочие удобства – тоже общие. Мы были непритязательны и готовы довольствоваться малым. Совсем недавно закончилась война, жизнь еще только налаживалась, а мы, вчерашние студенты, пока еще ничего не заработали и не могли предъявлять никаких претензий.

В институте нас приняли хорошо. Декан историко-филологического факультета Олег Владимирович Шайтанов и заведующий кафедрой литературы Геннадий Иванович Лебедев определили нам нагрузку, учли и наши пожелания. Оставалось еще несколько дней до начала занятий, и мы решили познакомиться с городом. Оказалось, что мы живем в самом центре. Кругом были интересные старинные здания, остатки бывших рядов, Каменный мост, где находилось фотоателье с дореволюционным чучелом медведя при входе, а рядом – «Оптика», где еще продавались пенсне. Здесь же находилось несколько магазинов, и в том числе особенно привлекательный для меня – кондитерский. Правда, и в бывших рядах продавали вкуснейшую вещь – маринованные белые грибы. Их доставали из больших бочек. Красивые, желто-коричневые, скользкие от маринада, они были восхитительного вкуса.

Как ни странно, в первые годы пребывания в Вологде мы могли лакомиться такими вещами, которые теперь попали в разряд почти недоступных. Это была черная икра, которая стояла в больших емкостях и ее продавали на вес, и крабы. Последние не пользовались особым спросом у населения, и потому банки с этим деликатесом красивыми пирамидами возвышались на полупустых полках продовольственных магазинов.

По городу ходили три автобуса. Маршрут первого номера начинался на Льнокомбинате и заканчивался в Ковырине (теперь – Октябрьский поселок). Номер третий шел от Прилук до вокзала, и так оставалось многие годы. Как ходил номер второй, не помню. В конце 1950-х годов появилось несколько такси.

Одной из примет Вологды были деревянные тротуары. Константин Симонов, проезжавший через Вологду на Карельский фронт в октябре 1941 года, написал здесь стихотворение «В домотканом деревянном городке»:

Деревянные мостки еще держались на улице Урицкого до конца 1950-х годов, когда мы переехали в новый дом и когда постепенно вообще менялся облик улицы, появлялись каменные дома. А тогда прямо в центре, рядом со зданием института, на берегу, возле Соборной горки находилось деревянное здание институтского общежития, а дальше – величественная громада Софийского собора. Это место стало навсегда самым любимым в городе.