Вячеслав Манягин - Один день Дениса Ивановича. Хроники конца света

– Да перестань ты, вспомни, как сказано в Писании: «Начальствующего в твоем народе не злословь…»

– Они не из моего народа, а из своего, и не в моем народе начальствуют, а над моим народом. Захватчики, грабители, воры… Ну ничего! Это про них пророк сказал: «Горе тебе, опустошитель, который не был опустошаем, и грабитель, которого не грабили! Когда кончишь опустошение, будешь опустошен и ты; когда прекратишь грабительства, разграбят и тебя».

Тут наш богословский диспут прервал свисток электрички. Мы, наконец, тронулись в путь. За окном поплыл железный забор, выкрашенный в нежно-голубой цвет Ярославской железной дороги. Минут через пять я забеспокоился:

– И долго это продолжаться будет? В окно поглядеть не на что…

– Забор-то? – усмехнулся Иван. – Ты, видно, давно не ездил. Забор аж до самых Мытищ протянули. Так что, привыкай за забором сидеть, хоть ты и не вор.

– Зато платформы какие красивые, плиточкой фигурной выложены, фонари новые, крыши из цветного пластика.

– Ага. Ты даже в тюремной камере положительные моменты найдешь.

– А я честный человек, у меня билет есть, мне заборы не помеха. Они только халявщикам мешают.

Иван только усмехнулся:

– Ну-ну, честный человек. Смотри, опомнишься, да поздно будет: утром выйдешь на балкон, а вокруг одни заборы. Впрочем, ты не певчая птичка, а куры и в клетке несутся. Только знаешь, первый год они несутся, а на второй-то их на мясо пускают…

Не знаю, до чего бы мы еще договорились, но тут дверь в вагон тихонько откатилась в сторону, и вошел какой-то бомж. Несмотря на то, что старичок был чистенький и не вонял, а светлые глазки глядели осмысленно и ясно, то, что это бомж, было видно с первого взгляда. На целые, но явно кем-то выброшенные ботинки множеством складок спускались мешковатые брюки, а их почти до низу скрывало наглухо застегнутое драповое женское пальто. Шапки, хотя было прохладное утро, у него на голове не было, и большую розовую лысину прикрывали редкие пряди совершенно седых, но тоже чистых и причесанных волос. В руке бомж держал большую пластиковую бадейку с дымящийся растворимым супом и жадно, но аккуратно и беззвучно, ел из нее.

Хотя бомж был необычно опрятен, я брезгливо поморщился: «Сейчас побираться начнет». А Иван дурак, тут же, словно для того, чтобы приманить бомжа, стал совать ему десятку. Тот поднял на Ивана свои пронзительные, словно слезящиеся (хоть и чистый, а видать, все равно, больной!) глаза, взял десятку и молча пошел дальше, на ходу глотая горячий суп.

– Дурак ты, Иван. Экономишь, экономишь на билете, а первому же бродяге все и спускаешь, – удивился я.

– А я не экономлю, я билет из принципа не беру. И пусть уж лучше эту десятку получит бездомный старик, чем АО РЖД. Не ты ли на вокзале о пенсионерах пекся? И, потом, знаешь, я всегда чувствую себя виноватым перед ними – вот они воевали, восстанавливали страну, нас растили, ждали в старости отдыха и уважения. А тут пришли эти подонки, все отняли, разрушили, опоганили. А мы, взрослые, здоровые мужики вместо того, чтобы защитить – радостно ржали, как жеребцы стоялые: даешь демократию! даешь общество всеобщего потребления! даешь колбасы, как на Западе! Даешь! Даешь! Даешь! Ну, нам и дали прикурить. А по старикам просто катком прошлись…

– Ладно ты, хватит в грудь себя бить. Какая тут твоя вина? Эти бомжи – просто пьяницы. Пропили все, имущество, квартиру, совесть. Шляются теперь, никому ненужные, попрошайничают, а ты нюни распустил: mea culpa, mea culpa…

Поезд вздрогнул, покидая очередную остановку. В вагон ввалилась толпа. Многие были явно знакомы друг с другом, занимали места, устраиваясь целыми купе. Мужчины принялись играть в козла, азартно переругиваясь при неудачных ходах партнеров. Тетки стрекотали что-то свое… Все ехали на работу в Пушкино или в Софрино.

Рядом со мной присела молоденькая девушка. Иссиня-черные волосы волнистыми прядями ниспадали на ее смуглое красивое лицо. На вид ей можно было дать и шестнадцать, и двадцать лет. Я невольно залюбовался ее красотой, забыв о бомжах и Иване.

Девушка тут же стала дремать, постепенно склоняясь ко мне на плечо. Несмотря на насмешливые взгляды Ивана, которые он изредка бросал на меня, я старался не шевелиться, чтобы не потревожить спутницу. Вскоре вагон качнуло на стыке сильнее, девушка плотно прижалась ко мне, но тут же открыла глаза и смущенно извинилась. Поезд притормозил, и прекрасная незнакомка, ловко лавируя в толпе, проскользнула в тамбур.

– Что, прощай прекрасное виденье? – усмехнулся Иван, подняв голову от молитвослова.

– Пусть будет стыдно тому, кто плохо об этом подумает, – вспомнил я какое-то древнеримское изречение. – Вечно ты все опошлишь, она же настоящий ребенок!

– Да? – с сомнением взглянул на меня Иван. – Смотри, на Кавказе рано взрослеют.

Он снова уткнулся в книгу. Я поднял голову и оглянулся вокруг. В вагоне после Пушкино поредело, а в Софрино вышли последние работяги. Но тут через вагон пошел, как лосось на нерест, косяк молодежи.

Иван вновь поднял голову:

– А, перебежчики! Видать, контролеры близко.

– Что такое? – удивился я.

– Молодняк от контролеров бежит. На следующей остановке мимо окон по перрону побегут до вагонов, где уже прошла проверка. Набьются туда, и дальше поедут.

Словно подтверждая слова Ивана о проверке, металлический женский голос из радиодинамика стал запугивать штрафом: «…взимаются деньги за фактическую дальность поездки и за оформление проездных документов в размере 50 рублей…»

Тут и контролеры подвалили. Иван сразу, ни слова не говоря, протянул ближайшему две свернутых десятки. Тот ловко, как фокусник, принял их двумя пальцами, и дензнаки навсегда исчезли в ворохе штрафных квитанций, которые он держал в руках. Затем контролер вопросительно взглянул на меня. Я уже хлопал по карманам в поиске портмоне, где лежали билеты.

– Сейчас, сейчас, – смущенно бормотал я, не понимая, куда оно делось. Неприятные мурашки пошли у меня по телу. В портмоне были все мои деньги, билет, и, главное, документы, в том числе и паспорт. Я виновато взглянул на контролера. – Он был, просто не понимаю, куда-то делся…

– Ну-ну, – понимающе покивал контролер. – Ищите пока.

И пошел по другим пассажирам. Многие, как и Иван, совали ему десятки, которые он с видимым удовольствие собирал. Навстречу ему двигался второй сборщик. Мимо окна с веселым гоготом бежала молодежь. Я явно выпадал из общего ритма, чувствовал себя чужим среди чужих.

Где я мог потерять портмоне? Может, на вокзале, когда убирал билет? Едва ли. И вдруг вспомнил навалившуюся на меня спящую девушку. Поднимаясь, она уперлась рукой как раз в тот карман, где лежал мой бумажник. Неужели? Вот и делай после этого людям добро! И надо же, такая молодая, черноглазая… Цыганистая… Ах, я, балда! Но что же теперь делать?