Журнал Современник - Журнал Наш Современник 2007 #7

Выше я определил кадетскую и меньшевистско-эсеровскую программы перестройки России как чисто утопические; ныне же множество авторов называют реализованной утопией СССР, странно не замечая, что слово "утопия" обозначает феномен, которого нет и не может быть на земле, а ведь СССР в течение нескольких десятилетий являл собой одну из великих держав мира!..

Действительно утопической, подобно кадетской и эсеро-меньше-вистской, была первоначальная большевистская программа, основывавшаяся на том, что в близком будущем свершится мировая или хотя бы общеевропейская пролетарская революция; большевики в массе своей рассматривали себя как "передовой отряд" такой революции, который обретет прочное положение только после ее победы. И "отступление" в форме нэпа стало неизбежным после осознания утопичности победы мирового пролетариата.

Ко второй половине 1920-х гг. был утвержден курс на "социализм в одной стране", а в середине 1930-х начался поворот к патриотизму (хотя еще не столь давно слово "патриот" означало врага революции). Об этих кардинальных изменениях политически-идеологического курса нынешние "либералы" говорят как о выражении личной воли Сталина. В действительности до 1934 года нет и намека на приверженность Сталина собственно русской (а не только революционной) теме. В докладе на XVI съезде партии он посвятил целый раздел разоблачению "уклона к великорусскому шовинизму" [44, с. 370-373]. А позднее, 5 февраля 1931 года, Сталин, в котором сегодня многие готовы видеть прирожденного патриота, на страницах газеты "Правда" публикует прямо-таки удивительное рассуждение: "История старой России состояла… в том, что ее непрерывно били… Били монгольские ханы. Били турецкие беи. Били шведские феодалы. Били польско-литовские паны" и т. д. Впрочем Иосиф Виссарионович в данном случае присоединился к господствующей фальсификации "истории старой России". И, лишь осознав, что назревающая Великая Отечественная будет по существу не войной фашизма против большевизма, не войной классов, а национальной, "великий вождь и учитель всех народов" стал думать о "мобилизации" именно России, а не большевизма.

Кстати, тезис о построении социализма в одной стране первым выдвинул и обосновал вовсе не Сталин, а его будущий противник Бухарин [9; 10], и эта смена курса, как позднейшее "воскрешение" патриотизма, были порождены ходом самой истории - мучительным, трудным, о чем свидетельствуют трагические судьбы П. Флоренского, П. Васильева, Н. Клюева, О. Мандельштама, С. Клычкова, открыто называвшего вла

стную верхушку "узурпатором русского народа"1, но неизбежным. Как писал М. С. Агурский, не боявшийся острых проблем, с первых же послереволюционных лет "на большевистскую партию оказывалось массивное давление господствующей национальной среды. Оно ощущалось внутри партии и вне, внутри страны и за ее пределами… Оно ощущалось во всех областях жизни: политической, экономической, культурной… Сопротивление этому всеохватывающему давлению грозило потерей власти… надо было, не идя на существенные уступки, создать ви-димость2 того, что режим удовлетворяет исконным национальным интересам русских" [2, с. 197].

Естественно, поддерживать такую "видимость" с каждым годом становилось сложней и сложней. И во второй половине 1930-х гг. большевики левацкого толка с полным основанием говорили об определенной реставрации в стране дореволюционных порядков и даже совершенной Сталиным контрреволюции3, которую в книге "Преданная революция" Троцкий конкретизировал такими фактами из жизни тогдашнего СССР: "…вчерашние классовые враги успешно ассимилируются советским обществом… Недаром же правительство приступило к отмене ограничений, связанных с социальным происхождением!" [51, с. 94, 95].

Сегодня мало кто знает, что "ограничения" , на которые сетовал Троцкий, были чрезвычайно значительными: например, в высшие учебные заведения принимались исключительно "представители пролетариата и беднейшего крестьянства". Отказ от подобных "ограничений" возмущал Троцкого, хотя сам он вырос в весьма богатой семье. Резко - и с явными преувеличениями - отзывался Троцкий и о другом "новшестве" в жизни страны: "По размаху неравенства в оплате труда СССР не только догнал, но и далеко перегнал капиталистические страны!.. трактористы, комбайнеры и пр., т. е. уже заведомая аристократия, имеют собственных коров и свиней… государство оказалось вынуждено пойти на очень большие уступки собственническим и индивидуалистическим тенденциям деревни… " [51, с. 106-107, 109-110].

Но особое негодование Троцкого вызвал курс на возрождение семьи: "Революция сделала героическую попытку разрушить так называемый "семейный очаг"… Назад, к семейному очагу!.. Трудно измерить глазом размах отступления!.. Тупые и черствые предрассудки малокультурного мещанства возрождены под именем новой морали" [51, с. 121, 122].

"Когда жива еще была надежда сосредоточить воспитание новых поколений в руках государства,- продолжал Троцкий,- власть не только не заботилась о поддержании авторитета "старших", в частности, отца с матерью, но, наоборот, стремилась как можно больше отделить детей от семьи… Ныне и в этой немаловажной области произошел крутой поворот: наряду с седьмой4, пятая заповедь5 полностью восстановлена в правах… Забота об авторитете старших повела уже, впрочем, к изменению политики в отношении религии… штурм небес, как и штурм семьи, приостановлен… " [51, с. 127-129].

Интересно, что примерно так же, но с прямо противоположной оценкой определял происходившие в СССР изменения идейный противник Троцкого - Георгий Федотов:

"Это настоящая контрреволюция, проводимая сверху. Так как она не затрагивает основ ни политического, ни социального строя, то ее можно назвать бытовой контрреволюцией. Бытовой и вместе с тем духовной, идеологической. ‹… › Право беспартийно дышать и говорить, не клянясь Марксом, право юношей на любовь и девушек на семью, право родителей на детей и на приличную школу, право всех на "веселую жизнь", на елку и

Смотреть подробней об этом в: [28, с. 41, 343]. Курсив мой.

Так, один из руководящих работников ОГПУ-НКВД Александр Орлов, ставший в 1938 г. "невозвращенцем", писал в своих мемуарах, что, начиная с 1934 г., "старые большевики" приходили к убеждению, что "Сталин изменил делу революции. С горечью следили эти люди за торжествующей реакцией, уничтожающей одно завоевание революции за другим" [35, 46-49].

Седьмая заповедь - т. е. заповедь о грехе прелюбодеяния. Пятая заповедь - заповедь о почитании отца и матери.

на какой-то минимум обряда - старого обряда, украшавшего жизнь1,- означает для России восстание из мертвых" [57, с. 83-84].

И далее: "Взамен марксистского обществоведения восстанавливается история. В трактовке истории или литературы объявлена борьба экономическим схемам, сводившим на нет культурное своеобразие явлений. ‹… › Можно было бы спросить себя, почему, если марксизм в России приказал долго жить, не уберут его полинявших декораций. Почему на каждом шагу, изменяя ему и даже издеваясь над ним, ханжески бормочут старые формулы? Но всякая власть нуждается в известной идеологии" [51, с. 87, 90]. И удивительное по своей прозорливости предупреждение: "Отрекаться от своей собственной революционной генеалогии - было бы безрассудно" [51, с. 90].