Журнал Современник - Журнал Наш Современник 2008 #8

Уже в сумерках, в вечерней полутьме, говоря: "Проснись, ночь уже", - подошел, прикоснулся к ее губам и понял: она не проснется никогда, она спит вечным сном с этой нежной, виноватой улыбкой. Он не вскрикнул, не испугался, встал на колени, уткнулся лицом в ее груди, прикрытые легким сарафаном, и ужаснулся - всегда мягкие, всегда добрые, податливые, они были тверды, как камень. Это было самое страшное, что он испытал в то мгновение: ее родное, ласковое, парное тело источало холод, было равнодушно и к нему, и к здешнему миру.

Прибежала Клавдия, рыдала, скулила, твердя какие-то отчаянные слова, а он стоял на коленях, уткнувшись лицом в ее шею, пахнущую еще родным запахом. Потом ночь вошла в избу, пробралась во все углы и прикрыла Андрея Ивановича и еру Федоровну своим одеялом и держала их так до рассвета, когда осторожно сняла это последнее в их жизни покрывало…

Неделю он пил без просыпа, допился до того, что стал ловить чертей, которые нахально ползли по нему - черные, увертливые, ухватишь в кулак, а они, как слизняки, - прыг оттуда… Что было, если бы Клавдия однажды не отволокла его к озеру и не спихнула в студеную, ключевую, вечно ледяную воду.

- Что уделала с отцом, дура? - орал он, очумев от страха и холода, выбираясь на берег.

- Поплавай еще! - сказала она жестким голосом и снова спихнула в воду.

- Ах, ты, стерва! - орал он, пытаясь выбраться на берег, но и на этот раз она столкнула его обратно.

Озеро было глубокое, бездонное, Андрей Иванович захлебнулся и сразу пошел ко дну, вынырнул с выпученными глазами, размахивая руками, что-то мыча.

- Ну, хватит, помоги, утопну! - выкрикнул, наконец. Она постояла, посмотрела на него, сказала:

- Не утопнешь, - и ушла.

Домой он вернулся нескоро, мокрый, жалкий, продрогший, сел на крыльце, посидел, позвал тихим, не своим голосом:

- Клав? А Клав?

Она вышла из избы, долго смотрела на него. Он молчал, она молчала. Наконец, виновато он выжал из себя:

- Спасибо, доченька… Она села рядом, обняла его:

- Я, папанька, у Лизкиной рощи волка видела.

- Расплодились, значит…

Потом она натопила баньку. Он попарился, выгнал из тела похмельную дурь, попросил прощения у покойницы за свое непотребство и с того дня постарался вести приличный образ жизни.

Что значит - приличный образ жизни? У него уже давно не было приличного, достойного образа жизни. С некоторых пор, как появилась стена вокруг деревни, он не жил, а существовал, оставшись без дела. Существование поддерживала в нем только супруга ера Федоровна да растущая доченька Клавдия. жизни его образовалась пустота, не было подлинной полноценности, которая определяет место каждого на земле. И хотя оставалась единственная услада - любимая жена, все же для полного объема человеческой жизни этого недостаточно, если некуда приложить руки. Теперь же, когда и ера Федоровна его покинула, мир опустел. А Клавдия? Что Клавдия? Он безразличен ей, у нее свои современные заботы, она стремительно растет для будущей жизни, в которой видит радостный свет, а он ничего там не видит. И пусть Клавушка творит, созидает неведомую ему непонятную будущую жизнь, в которую он никак не верит.

Андрей Иванович вынул заветную бутылочку, налил полстаканчика.

- Извини, ерочка, так положено, с поминанием тебя, - выпил, полил из бутылочки чуть-чуть на могилу и ушел.

С кладбища Андрей Иванович шел мимо церкви Космы и Дамиана. И хотел бы ее обойти, прокрасться стыдливо бочком, незаметно, чтобы церковь не ощущала его появления, но не мог пройти, разрушенные стены словно притягивали, и он шел к ним, топтался возле, ощущая свою непоправимую вину, свой грех. А грех его состоял в том, что одно время, когда был бригадиром, устроил здесь мастерскую, где ремонтировали тракторы и комбайны.

Ныне здесь восстановительные работы, недавно появился батюшка, молодой священник отец Николай, который с тремя рабочими наводил порядок. Сам художник, он и иконы писал, и стены расписывал. Но для чего он восстанавливал старую церковь, от которой почти ничего не осталось, для кого все это - ведь почти не было в деревне людей?

Андрей Иванович увидел отца Николая в глубине церкви, который высоко на лесах расчищал старую роспись купола, где плыл Господь Саваоф в первый день творения, хотел войти, но, как всегда, последнее время после смерти еры почувствовал, ноги не идут туда, кто-то не пускает его. Почему? Какой грех за ним? едь он не верит в Бога, не может поверить, потому что всю жизнь верил в… прочем, во что он верил, да и верил ли во что-либо, а, может, жил вообще без всякой веры, жил по инерции, исполняя предписанные обязанности.

Отец Николай сам подошел к нему, поздоровался. Был он совсем молод, хилая бородка неестественно обрамляла его юное лицо. глубине церкви собирала кирпичи его жена, матушка Алена, юная красавица, она улыбнулась Андрею Ивановичу, что-то сказала, он не расслышал, что, но от ласковости этих людей, от их юной приветливости он почувствовал некоторую родственность к ним и сказал:

- Ищу свою еру, где-то она вокруг, где-то рядом, дыхание ее ощущаю, а где она… смириться не могу…

- У Господа душа ее, - сказал батюшка, улыбнувшись. - Она крещена была?

- И я крещен, бабушка в детстве крестила. Только, батюшка, грехов у меня много, знаю, что ты скажешь, знаю. Но не могу я, как наши многие начальники, бывшие партийцы. Рванулись в церковь, и крестятся, и свечи ставят, и руки у них не отсыхают.

- Не осуждай, это тоже немалый грех - осуждать, порадоваться надо, значит, Господь к их душам прикоснулся.

- Не осуждаю, но вера не рубаха - скинул, другую надел. Пострадать надо, покаяться. Простит мне Господь грех мой, но память-то о грехе останется, как зубная боль неизлечимая. Хочу я, батюшка, верить, как покойница верила, но не могу. Неужели она ушла, и пути наши разошлись… Скажи мне, для чего ты, батюшка, церковь восстанавливаешь? Для кого? Деревня умирает.

- Не умрет. Будет церковь, деревня оживет. Будет так, верь.

- Не знаю, опустела душа, пустота, пустота…

Идя из церкви, Андрей Иванович думал: почему каждый раз, как он встречает отца Николая, чувствует облегчение от своей тоски, почему разговаривает с этим юным попиком легко и свободно, как с хорошо знакомым человеком, которому можно поведать все самое сокровенное, словно тот прожил долгую умудренную жизнь, а ты еще пасешься в юношеской полутьме. Отчего так?

Навстречу ему брел, волоча раненую еще в Отечественную войну левую ногу, весь перекосясь, дед Макар, - сделает шаг, покряхтит, постоит и дальше идет. Увидев Андрея Ивановича, дед Макар радостно воскликнул:

- Я, Андрюха, моцион совершаю, сустав разрабатываю, хрустит, зараза, там, думаю, червяк завелся, свербит, наружу просится, а выходить не хочет. Как думаешь, может, крапивой постегать? - И, не дождавшись ответа, спросил: - Не слыхал, говорят, появились какие-то права человека? Ты бы сходил в район, привез, пока не поздно, а то враз расхватают, народ жадный, себе поболе, другим объедок. Сходишь? Может, льгота какая?