Антон Дельвиг - Письма

Барон Дельвиг.

Июнь 1825 г. Петербург

Друг мой Сонинька. Лобанов просидел у меня почти все утро, и потому я опоздал осведомиться о твоем здоровьи. Он сказывал мне, что в городе говорят, что М. А. меня не любит {1}. Суди, как это ново и неприятно мне. Целую тебя, душа моя.

Твой Дельвиг.

Июнь 1825 г. Петербург

Милый друг, я сейчас только приехал из Царского Села. Вчера я получил от Михаилы Александровича записку, в которой я увидел, как силен гнев его против меня. В ответе моем я старался показать, как я уважаю и люблю его и тебя. Надеюсь на единого бога, он даст наконец мне утешение успокоить отца нашего. Молись! Заходил к Карамзиным благодарить Н. М. за его старания и проститься с Вяземским {1}. Все семейство тебе кланяется. Николай и Анна Александровна тоже. Завтра, может быть, увижу тебя, единственная радость моя. Мысленно целую тебя, прощай! Да будет с тобой божие благословение.

Твой Дельвиг.

Июнь 1825 г. Петербург

Милый друг Сонинька, я нынче здоров, слава богу, и после обеда буду у тебя. Благодарю тебя за любовь твою, она при всех несчастиях счастливит меня. – Брат Николай с Анной Александровной сей час приехали из Царского Села и препоручили мне уверить тебя в их родственной любви. Прощай, душа моя, не переставай любить твоего Дельвига.

Конец июня – начало июля 1825 г. Петербург

Что-то ты мне напишешь, свет мой! Ужели он все будет хуже и хуже. Боже, сохрани нас! Я и так не знаю, как я еще не сошел с ума. Нет ничего томительнее, когда не знаешь, как должно действовать и чего ожидать. Особливо в таком деле, каково наше: дожидаться величайшего счастия или совершенной погибели. Его "расстаньтесь!" разрушит всего меня, так разрушит, что ежели я останусь жить, то останусь по самой низкой подлости. Страшно подумать! Я всем к тебе привязан. Нет чувства, нет способности во мне, которые бы жестоко не разорвались от этого: нет, я отдался тебе на жизнь или на смерть. Береги меня твоею любовью, употреби все, чтобы сделать меня высочайшим счастливцем, или скорее скажи: "умри, друг" – и я приму это слово как благословение. Несчастная любовь делает человека жестокосердым. Вообрази, я молюся, чтоб он скорее сердился на тебя, чем плакал. Ах, Сонинька, Сонинька, ежели ты не будешь моею, я не знаю, что со мной будет.

Я уж и на будущее гляжу недоверчиво. Мужчина, приведенный в положение бездейственности, безнадежности, – во сто раз слабее женщины. Я чувствую, что мне надобно бы утешать тебя, моего друга, и сам прошу утешения. Александра Дмитриевна, верно, у тебя. Пошли ей небо испол‹не›ния ее желаний за ее доброе сердце. Она разделяет с тобою печаль твою. Я вижу отсюда – она плачет, сердится, она старается успокоить тебя, льстит надеждами, она счаст‹л›ивица, она подле моей несчастной Сониньки, подле души моей. Нет, я еще несчастнее стал после нашего свидания. Ты умеешь упоить меня своею любовью до безумия. Твой голос, твои глаза, твои поцелуи – всего хочу я, чувствую надобность видеть, слышать, целовать тебя. Все мало мне, для всего мало жизни моей. Ах, если бы ты меня так любила, как бы я был спокоен, как бы я ждал терпеливо новых несчастий! Как бы я был уверен, что они более и более тебя укрепляют. Ужели до четверга с тобою не видаться? Перенесешь ли ты все его старания тебя разлучить со мною? Душа моя, люби твоего Дельвига.

Середина июля 1825 г. Петербург

3 часа.

Я рано нынче отделался и в 5-ть часов увижу Александру Дмитриевну. В 8-м буду у лавочки за бесценным письмом твоим, моя милая! Наша история удивительна! Как, после трехмесячной связи, вдруг, неожиданно разлучить нас? Пришли завтра ко мне письмо, мне нужно с тобой видеться, нужно поговорить, посоветоваться. Что он с тобой делает? Не начал ли опять нападения? Сохрани тебя боже! Мне трудно перенести мысль, что он за меня мучает тебя, невинную мою Сониньку. Ангел мой, ты меня любишь! Нет жертв, которых бы я не принес за твое счастие! Для тебя только живу и жить буду. Я уверен, ты не изменишь мне. Благодарю тебя, что ты бережешь себя. Это одно из сильных доказательств любви твоей. Целую всю тебя. Ты мне, верно, напишешь, что твоя сыпь, или я буду очень беспокоиться. Тебе-то и надобно быть здоровой, у нас и без того много болезней душевных. – Завтра заеду к Амальи Ивановны. Я не знаю, как изъявить ей всю мою благодарность, родственную привязанность. Ежели бы ее не было, ты бы совершенно была сиротою. Кто бы принял в нашем теперешнем положении живое участие? Кто бы разделил с тобою слезы? Мы никогда не забудем ее. Никогда не перестанем любить ее, как мать. Кто знает, может быть, бог нам позволит быть тем же для детей ее, что она для нас? Но молитвы добрых отвратят от них подобные напасти. С нетерпением жду свидания с Александрой Дмитриевной. Что она мне расскажет об тебе? Сонинька, Сонинька, когда мы будем счастливы? О, я уверен, мы своей любовью помирим отца нашего с жизнию. Никакие обстоятельства не погасят во мне чувства бо‹го›творения к тебе. В одной тебе я найду блаженство. Цель моей жизни будет одна до гроба: стараться быть тобою любимым. Никаких трудностей не буду чувствовать, трудяся для благосостояния твоего. Ангел мой, святая, невинная, благородная подруга жизни моей, люби меня, услаждай всегда жизнь твоего друга, тебе ничего это не стоит. Целую тебя

Дельвиг.

Он и не спросит обо мне, ему должна быть приятна наша разлука. А без его спроса прямо прийти к тебе покажется странным. Не вздумаешь ли ты завести со мной явную переписку? Пришли ко мне завтра какую-нибудь книжку с письмецом, я отвечу; послезавтра поутру напишу я (или как завтра условимся) и после обеда я у тебя, моя радость, у тебя, жизнь, сердце, душа моя. Не беспокойся о моем здоровье. Оно от одного взгляда твоего возвратится Но я не могу похвастаться теперешним положением моим. Дурно сплю, ничего не ем или ем без аппетита, насилу ношу голову и чувствую спазматический озноб. Но это может сейчас пройти, просветлеет на душе, и я здоров. Самая большая неприятность, я не могу все сидеть дома. У меня куча дел по цветам, я целое утро должен разъезжать, должен бог знает об чем говорить, в то время когда только об одной тебе думаю. Вчера с 9-ти часов ездил до трех, в три часа нашел у Сленина Воейкова, который сказал мне, что Жуковский и Ал. Андр. в Петербурге. Еду к ним. Они мне обрадовались. Жуковский препоручил мне поцеловать твою ручку, Воейкова – расцеловать тебя, все это, ты чувствуешь, еще больше растерзало меня. Приезжаю домой, подали мне обедать, ничего не полезло в горло, кинул обед и стал писать к тебе, ангел мой, небесная Сонинька. С письмом подхожу к твоему окошку, вижу в тебе какое-то беспокойство, Аксинья поменялась записками и скрылась – сердце сжалось, насилу дошел ‹…› {Часть листа оторвана. (Примеч. сост.)} чуть ли не прав с Плетневым. И ежели до 6-го ноября он не кончит, то мне, кажется, до января откладывать нечего. Нет причины ему не отложить нашей свадьбы и до той жизни. Они точно правы, они правы, Сонинька.