Сергей Переслегин - Статьи

Читая и анализируя, нельзя забывать, что Столярову, как и нам, недоступно все зазеркалье, и конструкции его также построены на песке.

Что есть истина? – спрашивает З.Тарраш и отвечает: – даже в шахматах ни в коем случае нельзя все доказать".

Вот, кстати, и еще одна лестница. А.Столяров не способен понять и тем паче отобразить мир. В еще большей степени я не способен исчерпать Андрея Столярова, да, наверное, и передать свое представление о нем. Кроме того, читающий эти строки, несомненно, воспринял текст книги иначе, чем имел в виду автор, а в комментариях нашел совсем не то, что заложил комментатор. ("Мысль изреченная есть ложь" – недавно выяснилось, что это знаменитое высказывание имеет своей основой принципиальную семантическую некорректность естественных языков, интуитивно известную уже А.Франсу.)

Тем не менее, мы понимаем друг друга. Понимаем, разделенные пространством и временем, эпохами, предрассудками и парадигмами. Это внушает надежду.

"Самое удивительное в мире то, что он все-таки познаваем", "индивидуальная активность не обязательно обречена на неудачу".

Итак, мы продолжаем Путь. Нам не удастся достичь ридинг-эффекта. Мы не построим величественный Храм Истины. Но, быть может, научимся ориентироваться в Лабиринтах?

Проблема смертоносности истины неразрывно связана с историей Средних Веков. Человечество так дружно и так успешно стремится забыть и принизить эту эпоху, что на ум приходит фрейдовский термин "вытеснение". В данном случае приходится применять его не столько к индивидуальной, сколько к общественной психике.

Не рыцарские турниры и не подневольный труд крестьянина, "потом оплачивающего роскошь дворянских пиров", должны стать символом средневековья. Не было там роскоши. Рыцарю жилось не намного легче крестьянина: это был НЕНАДЕЖНЫЙ МИР, неуютный даже для правящего класса, который к тому же не осознавал себя правящим. Наши расхожие представления о феодальной эксплуатации порождены анахронизмом – путаницей между Средними Веками и Возрождением.

Постоянные войны и казни также не были отличительным признаком эпохи. Сие, впрочем, очевидно.

Что же тогда?

Как ни странно, символом поголовно неграмотного мира Средневековья надо признать перо и книгу. Сложнейшее искусство логического анализа достигло тогда расцвета. Абстрактная, оторванная от Мира Мысль царила над миром.

Мысль, Слово связывали в единое целое пестрый конгломерат государств и племен Европы. Слово структурировало политику и организацию – "по образу и подобию".

"Семь металлов создал свет по числу семи планет…" даже ангелы подчинялись классической восходящей иерархии, изоморфной структуре церкви или общества, или, например, учебника по лингвистике.

"Железный гвоздь Распятья

Властвует над всем…"

Эпоха эксперимента – попытка сознательно построить новые общественные отношения, завещанные Евангелием. Попытка, я бы сказал, беспрецедентная, если бы не близкие аналогии.

Средневековье знало только одну структуру – пирамиду. Но пирамида обязана иметь вершину и притом только одну.

"Един бог. Едина луна. Едино Солнце".

Едина истина.

Ее, Единственную, охраняли, не стесняясь в выборе средств. Это был высочайший долг каждого – от крестьянина до короля и папы, связующее звено, основа существования общества.

Истина должна быть простой, и ее упростили, сузив до последней крайности, отбросив все ее грани, кроме одной.

Ей служили, за нее умирали.

За нее убивали.

Сначала больше чужих.

Потом больше своих.

И, наконец, когда Средние Века сменились Возрождением, за нее стали убивать всех без разбора.

Неграмотное Средневековье не знало инквизиции. Но Слово требовало научить людей читать, и они начали читать, и некоторые стали находить в текстах свои собственные истины – с маленькой буквы. (Ридинг-эффект – от английского to read – читать.) Их, разумеется, уничтожили. Любое познание, ставящее под сомнение Единую Истину, было смертельно опасно – физически, поскольку по определению ставило под сомнение всю пирамиду общественных отношений, и психологически, поскольку выводило человека за пределы средневекового мира, заставляло взглянуть на него со стороны. "Слишком много боли", – сказал Демиург Третьего круга, посвященный.

– Нить?

– Толстый канат, связывающий эпохи. Двадцатый век повторил ВСЕ.

"Свет от луны сияющим пятном

Лег на пол, накрест рамой рассечен.

Века прошли, но он все так же млечен,

И крови жертв не различить на нем…"

Уильям Батлер Йейтс

"Женевский епископ сжег в три месяца пятьсот колдуний. В Баварии один процесс привел на костер сорок восемь ведьм. В Каркасоне сожгли двести женщин, в Тулузе – более четырехсот. Некий господин Ранцов сжег в один день в своем имении, в Гольштейне, восемнадцать ведьм. (…) С благословения епископа Бамбергского казнили около шестисот обвиняемых, среди них дети от семи до десяти лет. В епархии Комо ежегодно сжигали более ста ведьм. Восемьсот человек было осуждено сенатором Савойи…"

Тишина темных веков взорвалась криками горящих заживо и ревом толпы. "…до начала восемнадцатого века число жертв превысило девять миллионов человек".

Писание призывало к свету…

Я сказал, что уничтожали всех без разбору. Это, в общем, верно, но были "группы риска". Познавшие свет, и в первую очередь – богословы.

Строчка комментария к Библии обрекала на смерть. Это не метафора: в Испании сам факт работы над священной книгой уже был доказательством вины. (Под Испанией я, разумеется, имею в виду не полуостров, а транснациональную империю, над которой не заходило солнце.)

Убивали изощренно. "Они все садисты – святые отцы".

Так на землю пришел ад.

Играть с терминами, путая эпохи, антинаучно, но все-таки… Инквизиция была орудием борьбы с инакомыслием; Возрождение – логическая изнанка Средневековья, Темные Века, доведенные до предела, до отрицания – предвосхитили просвещенный двадцатый.

Инакомыслие – искаженное понятие, не имеющее знакового содержания. Действительно, его антоним – единомыслие. Единомыслие – значит, все мыслят одинаково? Но тогда невозможен интеллектуальный обмен, накопление, переработка информации – то есть, собственно, мышление. Значит, диалектическая пара единомыслие – инакомыслие лишь маска, скрывающая иные категории: мышление – отрицание мышления.

Не инакомыслящих уничтожали – непохожих, неординарных, выделяющихся из среды.

"…когтями скреблись в окна и показывали бледному, расплющенному лицу – пора! Они сразу шагали в ночь, им не нужно было одеваться, они не ложились. Жена подавала свечу, флягу и пистолет – крестила. (…) Открылся холм, залитый голубым, и крест из телеграфных столбов… Вышел главный в черном балахоне с мятущимся факелом. Что-то сказал. Все запели – нестройно и уныло. Господу нашему слава!.. Завыло, хлестануло искрами – гудящий костер уперся в небо… Фары включили. Машины начали отъезжать. Заячий, тонкий, как волос, крик вылетел из огня. (…)