Юрецко Норберт - Условно пригоден к службе

Его улыбка стала шире, а голос превратился в шепот. – БНД, типично для БНД. Обманывать и скрываться, но при этом шмотки из офицерской лавки. Презрительным движением руки он закончил тему и положил руку мне на плечо. – Ну, Норберт, давай начнем. Большие события предстоят. Арнштайн провел меня из холла. Гассинг, все еще обескуражено глядя на нашу обувь, двинулся на некотором расстоянии позади нас.

С Арнштайном мы сразу нашли общий язык. Он был старым и опытным воякой. Деловой, прилежный, корректный и с удовольствием берущий на себя ответственность при принятии решений. Со времен службы в воздушно-десантной дивизии за ним закрепилась кличка "Старик МакНейл". Старик -"old" – происходило от его тогдашнего звания старшего лейтенанта (Oberleutnant, сокращенно OLT), а МакНейл – от его любви к шотландской военной музыке. Арнштайн не колебался ни минуты, когда его вызвали в Берлин. Он был правильным человеком на правильном месте.

От пенсии его отделяло лишь несколько лет, дети уже жили своей жизнью, а жена работала целыми днями. Идеальный случай брака по уик-эндам. И идеальный случай для новой интересной работы перед завершением карьеры. С оперативной точки зрения этот человек был удачей для любого отдела, поэтому Гассинг не колебался ни минуты, приглашая его к себе в помощники.

В Пуллахе в то время все как бы нырнули на дно, и для работы в Берлине никого не нашлось. Гассингу часто приходилось в начальный период работы самому на несколько дней ездить в Пуллах. Потому без надежного заместителя ему было никак. А созвездие с Арнштайном оказалось идеальным.

Гассинг открыл двери новой служебной машины и сам сел за руль. Арнштайн и я уселись на заднем сидении. При этом он шептал мне в ухо: – Сначала официальные инструкции от старика. Самое важное потом наедине. Он подмигнул мне и спросил Гассинга: – Вы хотите, или лучше я? Шеф хотел сам.

Ведя машину, он начал объяснять: – Вот в чем дело – русские должны в какой-то момент вывезти атомные боеголовки со своих ракет. Ходят слухи, что это произойдет в ближайшие дни или недели. Но точно мы ничего об этом не знаем. Даннау, это будет ваша работа. Ваша и Арнштайна. Американцы сходят с ума от желания провести измерения и узнать как можно больше технических деталей о русском атомном оружии и внимательно проследить за самим процессом вывоза. Но Федеральный канцлер решил, что в связи с выход Западной группы войск американцы не могут предпринимать никаких самостоятельных действий. Потому мы в кооперации с американскими коллегами проведем операцию "Black Foot" ("Черная нога").

Я чувствовал себя польщенным, и заинтересованно спросил, почему выбор пал именно на меня. – Ведь точно есть пара людей в Пуллахе выше меня и по должности и по опыту, которых следовало бы выбрать в первую очередь. Гассинг показал через плечо большим пальцем на Арнштайн, который нервно смотрел в окно и пытался насвистывать какую-то песенку. Он делал вид, что ничего не слышит, и избегал встречаться со мной взглядом.

– Есть какие-то сведения из Службы? В нашем домашнем гнездышке должны же они иметь преставление о том, что планируют русские. Мои вопросы вызвали новый приступ гнева у Арнштайна. Он выпалил: – Ничего ни не знают, как всегда. Совсем ничего. Они там знают только, когда получат повышение по службе и когда кончается рабочий день. Возможно, они даже не знают, что русские выводят войска.

Вот таким я его знал. Когда разговор касался дела, он никогда не скрывал своих чувств. И если нужно, то не стеснялся и крепких выражений. Во мне усиливалось впечатление, что здесь что-то не так.

Когда мы уже проехали Международный Конгресс-центр (ICC) и выехали на автобан Авус, Арнштайн все еще кипятился. – Господин Гассинг, расскажите теперь Даннау об этих пуллахских сонях. Нам тут нужно заниматься совершенно безумными делами, но их там это дерьмо совсем не интересует. Никакой поддержки от них нет. – Ну, так уж вам не стоит говорить, Герт. Но на самом деле есть очень серьезные трудности, с которыми нужно справиться. Мы над этим работаем. Арнштайн печально кивнул.

За это время мы уже проехали по городскому автобану до съезда на Хюттенвег и катили через Грюневальд по направлению к Клэйаллее. Мы свернули налево и через 300 метров снова направо. На уровне Тиль-парка повернули налево на улицу Фёренвег. Местность, где чередуются дорогие виллы и военные учреждения. Я чувствовал, как колотится мое сердце. Отдельные слова и неоконченные фразы возбуждали воображение: вывоз атомных боеголовок – новое назначение – первое сотрудничество с американцами – проблемы с Центром…

Вилла с богатым прошлым

В конце Фёренвег, незадолго до того места, где эта улица переходит в улицу Ам Шюлерхайм, мы повернули к сильно защищенному земельному участку. Территорию ограждал двухметровый железный забор с колючей проволокой наверху. Мы подъехали. Откатилась тяжелая стальная дверь. Из будочки, защищенной бронестеклом, вышел охранник в форме одного частного охранного агентства. Увидев обоих моих шефов, он дружелюбно поднес два пальца к пилотке и впустил нас. По ту сторону парковки стояло массивное старое многоэтажное кирпичное здание.

Гассинг вышел первым и подождал нас, стоя позади машины. – Это, кстати, бывшая вилла Кейтеля. Фельдмаршал Кейтель жил здесь во время войны. После этого виллу заняли американцы и до "поворота" держали здесь свою военную миссию. Поэтому всем разведкам мира это место давным-давно известно.

Моя первая мысль была: – Вот, черт… Я сразу сообразил, что это означает.

Я еще не успел набрать воздуха, чтобы что-то сказать, как Герт Арнштайн в своей неподражаемой манере выпалил печальную правду. Он снова положил мне руку на плечо, а другой рукой показал на весь земельный участок. – Это значит, дорогой Норберт, что мы находимся на самом знаменитом объекте в Западном полушарии. Супер-профи из Пуллаха точно хотели, чтобы мы тут засветились. Добро пожаловать. Он засмеялся и пошел вперед. Гассинг, которому это все, очевидно, было очень неприятно, сделал вид, будто ничего не слышал и смотрел в сторону.

Главный выход кирпичного дома размещался под восточным фронтоном, выходившим на Фёренвег. Ухоженная территория была вся покрыта зеленью благодаря разросшимся кустарникам и старым деревьям. Время не пощадило дом, но он по-прежнему выглядел очень элегантно.

Мы поднялись наверх по двенадцати широким ступенькам, держась за железный поручень, выкованный, судя по всему, очень давно. Гассинг открыл тяжелую дубовую дверь, приложив максимум своих усилий. Мы вошли в короткий, холодный коридор. Арнштайн поторопился открыть следующую дверь, чтобы впустить нас двоих. Перед нами была длинная галерея, тянувшаяся до противоположной стены здания. В конце ее был видно освещенное помещение.