Юрецко Норберт - Условно пригоден к службе

Один раз в неделю мы передавали весь собранный нами материал американцам на Фёренвег. Мы приносили туда тяжелые мешки с официальными военными документами. Порой нам приходилось приезжать туда по несколько раз, чтобы привезти все, что собрали. Подсчитать или составить перечень нашего "улова" мы не могли. Российские военные просто выбрасывали слишком много. Документы касались всего – от меню в столовых и списков персонала до совершенно секретных приказов.

За это время мы успели уже наладить сотрудничество с восточногерманскими мусорщиками. За пятьдесят или сто западных марок они отбирали для нас отходы российских гарнизонов, особое внимание обращая при этом на бумаги или технические приспособления. Ранняя форма сортировки мусора. Только через пару месяцев к нам поступила бюджетная смета из Пуллаха. Теперь мы могли законно оплачивать услуги наших помощников со свалок. Ради порядка и эта наша работа получила официальное название – "Операция "Жираф".

Как и раньше, американцы имели право первого доступа. Они просматривали материал и переводили, в зависимости от приоритета. В отличие от немецкой части совместного подразделения у них были люди, умевшие говорить и читать по-русски. Один раз в неделю они передавали нам пачку донесений, содержавших разведывательные сведения, полученные из выловленных в мусорных кучах документов.

Меняю тостеры на секретные документы

Вульф и Эрнст за это время перешли к завязыванию личных отношений с российскими военнослужащими. Примерно через полгода я заметил, что качество поставляемых ими документов улучшается день ото дня. Понять причину оказалось нетрудно. Вульф купил фургон и заполнил его различными электротоварами для кухни и дома. Эрнст и он разъезжали на нем в первую очередь в окрестностях Вюнсдорфа, где размещалось командование Западной группы генерал-полковника Бурлакова.

Однажды и мы с Фредди поехали в Вюнсдорф, чтобы понаблюдать за работой Вульфа и Эрнста. Вульф свой маркитанский автомобиль поставил на большой стоянке на улице Банхофштрассе, откуда были видны российские казармы. С дистанции в сто метров Фредди и я наблюдали за невероятным событием. Боковая сдвижная дверь красного автобуса была открыта. Там сидел Вульф среди сложенных штабелями коробок с тостерами, электроутюгами, кухонными комбайнами, видеомагнитофонами, электробритвами и многим другим.

Перед фургоном выстроилась очередь, в которой попадались офицеры и солдаты в форме. Каждый принес с собой коробку или сумку. Эрнст сидел на сидении рядом с водительским, и принимал у русских все документы через открытое окно. Он наскоро просматривал материалы, чтобы сообщать своему партнеру о возможной разведывательной ценности тех или иных документов.

Вульф потом, в зависимости от результата, выдавал поставщику либо кофеварку, либо миксер, либо электрическую яйцеварку. Некоторые солдаты уже успевали снова сбегать в казарму, если принесенных ими в первый раз бумаг не хватало, например, для обмена на видеомагнитофон. Через определенное время наши коллеги все хорошо упаковывали, закрывали лавочку и уезжали к другой казарме или к другому гарнизону.

Фредди ухмылялся, сидя на заднем сидении: – Пожалуйста, скажи мне, что этого всего на самом деле не было. Мне ведь это просто приснилось, правда? Эта индивидуальная скупка информации и вправду, мало в чем походила на наше общее понимание смысла разведывательной работы. Подобное могло случиться только в буре, пронесшейся после "поворота" по немецкому Востоку. Абсолютно сюрреалистическая ситуация.

Все это время я ездил вместе с Удо, а Фредди порой с Гертом. Мы посещали все гарнизоны российских войск. Теперь мы знали, где бывают солдаты после окончания службы. Мы узнали, когда личная беседа приносит пользу, если нужно узнать о процедуре вывода войск и выяснить, где та или иная часть будет дислоцироваться после возвращения в Россию.

Страх контактов с чужаками, преследовавший нас первые недели уступил место доброжелательной открытости по отношению к русским. Я, как и все другие коллеги, был родом из "старой" ФРГ, в которой мы изначально якобы знали, где находится зло и опасность. А именно – за большим забором, разделившим мир на два лагеря. Пока это правило считалось верным, все было для нас хорошо и просто. Но теперь мы оказались в привилегированном положении – могли своими глазами видеть, как уходит домой славная Западная группа советских войск. Еще нам удалось прочувствовать, как наши восточные соотечественники воспринимают нас, западных немцев, вдруг вторгшихся к ним и пользующихся ими совершенно бесцеремонно. Давно устоявшаяся в наших головах картина мира начала распадаться.

Особенно это касалось русских, белорусов, украинцев, с которыми мы завязали личные отношения. Как-то вдруг эта армия стала для нас складываться из людей с теми же проблемами, что и у нас. Они перестали быть для нас единой анонимной массой, превратившись в людей со своими судьбами, которые мы уже не могли так просто игнорировать. У них были дети, они переживали за их будущее, обладали культурой и, несмотря на общую бедность, радостью жизни.

Уровень жизни советских, а позднее российских войск, расквартированных в ГДР, в то время стремительно падал до нулевого уровня. Простой солдат жил в казарме, где кроме него содержалось еще до ста двадцати его товарищей. У него не было никакой личной собственности. Каждый его день был расписан по минутам. Личность не стоила ничего, коллектив – все. Солдат муштровали без малейшего уважения к их человеческим правам. У них не было ни увольнительных, ни отпусков. Им приходилось удовлетворяться денежным пособием всего в один рубль в день и дополнительно 25 марок ГДР в месяц. Питание солдат было жутким, медицинское обслуживание отвратительным.

В отношениях между офицером и солдатом, а еще больше между самими солдатами, часто царили невероятная жестокость и неприкрытое насилие. В восьмидесятых годах от четырехсот до пятисот солдат ГСВГ-ЗГВ ежегодно дезертировали из своих частей. Как правило, их ловили, после чего их ожидали либо 15 лет лагерей, либо даже смертная казнь.

В отличие от их западных коллег офицерам и их семьям, тоже, кстати, проживавшим в более чем скромных условиях, было строго запрещено вступать в неслужебные контакты с восточными немцами. Еще им мешал языковой барьер между "братскими странами". Дружба и не могла появиться, ведь обе стороны видели друг друга только в дни особых праздников. Потому, за исключением разве что высших эшелонов военного руководства или спецслужб, тут не было боли расставания, когда пути восточных немцев и защищавшей их в течение почти пятидесяти лет державы в 1994 году разошлись окончательно. Тем не менее, полковник ЗГВ Геннадий Лужецкий написал в "Прощальной песне российских солдат" (она же – "Прощай, Германия, прощай") такие проникновенные слова: