Анна Ахматова - «Адольф» Бенжамена Констана в творчестве Пушкина

«Corinne», livre VII, ch. 1. «De la litterature italienne». Об отсутствии у русских языка, способного выражать отвлеченные идеи, де Сталь писала в книге «Dix annees d'exil». См. об этом в статье Б. В. Томашевского «„Кинжал“ и m-me de Staеl» («Пушкин и его современники», вып. XXXVI. Пг., 1923).

Например: «Почти всегда, когда мы хотим быть в ладу с собою, мы обращаем в расчеты и правила свое бессилие и свои недостатки. Такая уловка в нас удовольствует ту половину, которая, так сказать, есть зритель другой» (с. 12). (Здесь и далее цитаты из «Адольфа» на русском языке даются по переводу П. А. Вяземского: Полн. собр. соч., т. 10, Приложение. СПб., 1886, с указанием страницы.)

«В этой потребности было, несомненно, много суетного, но не одна была в ней суетность; может статься, было ее и менее, нежели я сам полагал» (с. 7).

«Я успел приневолить себя и заключил в груди своей малейшие признаки неудовольствий, и все способы ума моего стремились созидать себе искусственную веселость, которая могла бы прикрывать мою глубокую горесть. Сия работа имела надо мною действие неожиданное. Мы существа столь зыбкие, что под конец ощущаем те самые чувства, которые сначала выказывали из притворства» (с. 42).

De Stendhal. Rome, Naples et Florence. Запись 4 января. Этот отзыв Стендаля об «Адольфе» был, вероятно, известен Вяземскому, который в 1833 г. писал А. И. Тургеневу: «Я Стендаля полюбил с „Жизни Россини“» («Остафьевский архив…», т. III. СПб., 1899, с. 233). «La vie de Rossini» появилась в 1823 г., 3-е изд. «Rome, Naples…» — в 1826 г.

Это говорит представительница высшего петербургского общества, из чего следует, что ее идеалом был Адольф. В том же «Романе в письмах» сцена встречи влюбленных среди многочисленного общества очень напоминает такое же описание в «Адольфе» (гл. II). В «Дубровском» (1832) описание поведения «светского человека» кн. Верейского в гостях у Троекурова также восходит к «Адольфу»: «Князь был оживлен ее, присутствием, был весел и успел несколько раз привлечь ее внимание любопытными своими рассказами». Ср. в «Адольфе»: «Я… испытывал тысячу средств привлечь внимание ее. Я наводил разговор на предметы для нее занимательные… я был вдохновен ее присутствием: я добился до внимания ее…» (с. 16).

Можно указать, какие романы Вяземский называл «гостиными». «Прочел я „Le Moqueur amoureux“ роман Sophie Gay: слабо, жидко, но довольно хорошо, роман гостиной» (П. А. Вяземский. Полн. собр. соч., т. 9. CПб., 1884, с. 126, запись 6 июля 1830 г.). «Прочел я и „Granby, roman fachionable“. В самом деле, читая этот роман, думаешь, что переходишь из гостиной в гостиную» (там же, с. 142). Полевой в уничтожающем разборе перевода Вяземского писал, что «роман Б. Констана верный список с невымышленной сцены света — не боле» («Московский телеграф», 1831, ч. 41, с. 535).

Путеводитель по Пушкину (А. С. Пушкин. Полн. собр. соч., т. 6. М.-Л., 1931).

Датировка этого отрывка представляет некоторые затруднения: план повести (тетрадь № 2282, л. 23 об.) находится среди черновиков «Гасуба» и рядом со стихотворением «Поедем, я готов» (24 декабря 1829 г.). Черновик начала 1-й главы находится в бывшем «Онегинском собрании». Он написан на двух листах с жандармскими цифрами (64 и 76). Как установлено Л. Б. Модзалевским, эти листы вырваны самим Пушкиным из тетради № 2371, в которой находится (почти примыкающее к онегинскому черновику) продолжение 1-й и известная нам часть 2-й главы (лл. 86, 87, 88, 89). Они не могли быть написаны раньше лета 1830 г. (см.: Б. В. Томашевский. Пушкин и романы французских романтиков. — «Литературное наследство», т. 16–18, с. 947). В тетради № 2286 находится (лл. 13 и 50) перебеленный текст 1-й главы с пометой «24 февраля», как указал мне Г. О. Винокур. Обе рукописи носят на себе следы нескольких слоев работы. Все это говорит за то, что Пушкин писал этот отрывок с перерывами: начал его в 1830 г. (или даже в последние дни 1829 г.), а в 1832 г. 24 февраля переписал (поправляя), очевидно намереваясь продолжать его.

Эпиграф 1-й главы: «Ваше сердце губка, напитанная желчью и уксусом», — конечно, служит дополнительной характеристикой героя. Примечательно также, что фраза: «В эти минуты надобно мне сидеть дома…» имела первоначально такой вид: «В эти минуты надобно мне сидеть дома и не досаждать тебе моей хандрой».

«Я находил в этом роде успехов наслаждение самолюбия» (с. 65), говорит Адольф о своих светских успехах. «Вы увидите его в обстоятельствах различных и всегда жертвою сей смеси эгоизма и чувствительности, которые сливались в нем» (с. 81). В 1836 г. Пушкин писал: «Нынешние (писатели) любят выставлять порок всегда и везде торжествующим и в сердце человеческом обретают только две струны: эгоизм и тщеславие». Отсюда понятно, почему в конце 20-х годов Пушкин считал Адольфа современным героем.

Предшественница Зинаиды в творчестве Пушкина — гр. Леонора Д. в «Арапе Петра Великого», которая «была не в первом цвете лет, но славилась еще своею красотою».

В рукописи 2-я глава начинается зачеркнутой фразой: «Зинаида им овладела». Очевидно, Пушкин первоначально предполагал более подробно изложить предысторию. В «Адольфе» приведенной фразе соответствуют следующие места: «Я был только человек слабый, признательный и порабощенный…», «Я покорился ее воле» (с. 33, 34).

Первоначально было: «На Васильевский остров». То и другое соответствует третьему этажу в «Адольфе».

Первоначально было: «оттуда послала Волоцкому страничку». У Констана: billet, т. е. листик, письмецо, записка.

См. также: «Она никогда не отпускала меня, не старавшись удержать» («Адольф»). «— Ты уже едешь? — сказала дама с беспокойством. — Ты не хочешь здесь отобедать? — Нет, я дал слово. — Обедай со мною, продолжала она ласковым и робким голосом» («На углу маленькой площади»).

Тетрадь № 2371, л. 68 (VIII, 728).

Самая фамилия героя пушкинского отрывка раскрывает его социальную позицию. Кн. Волоцкие — угасший в пушкинское время род, ведший свое происхождение от Рюрика и владевший гор. Волоком Камским или просто Волоком. Пушкин, так живо интересовавшийся своей родословной, конечно, знал древние русские роды и в том же 1830 г. упоминает о прекращении многих из них: «Смотря около себя и читая старые наши летописи, я сожалел, видя, как древние дворянские роды уничтожались…» (см. также: «Мне жаль, что нет князей Пожарских, Что о других пропал и слух». — «Езерский»). В подготовительных заметках к «Борису Годунову» (VII, 289) Рюриковичи выписаны из Карамзина: «Князья Рюр пл Шуйский, Сицкий, Воротынской, Ростовский, Телятееский а пр.»; некоторые из них названы в самой трагедии: Шуйский, Воротынский, Сицкий, Шастуновы (также Курбский — «великородный витязь». Ср. в 10-й главе «Евгения Онегина»: «Но виршеплет великородный» о кн. Долгорукове), фамилия Сицких повторена в «Езерском»: «И умер, Сицких пересев». В «Арапе Петра Великого» Ржевский, про которого сказано, что он происходил от древнего боярского рода, его тесть Лыков; предполагаемые женихи Ржевской — Львов, Долгоруков, Троекуров, Елецкий (о происхождении Елецких Пушкин писал в отрывке «Несмотря на великие преимущества», 1830). Снова Ржевская в плане повести «О стрельце и боярской дочери». Конечно, не случайно многие герои пушкинских и неисторических произведений 1829–1834 гг. носят фамилии Рюриковичей, в XIX в. уже не существовавшие или которые можно было назвать, не задевая никого, как напр. Елецкий. Минский, гусар-аристократ («Станционный смотритель»), и Минский («Гости съезжались на дачу»), сам рекомендующийся Рюриковичем, разоряющийся англоман Муромский («Барышня-крестьянка»), кн. Горский (черновик «На углу маленькой площади»), снова Троекуров («Дубровский»), о котором сказано, что он был знатного рода, и кн. Верейский (там же), и кн. Елецкая («Пиковая Дама») поименованы в «Российской родословной книге» Долгорукова как ведущие род от Рюрика. Упоминает Пушкин и фамилии, произошедшие от его пращура Радши, — см. пушкинскую «Родословную Пушкиных и Ганнибалов»: Бутурлин — один из гостей Шуйского, и Бутурлин, оспаривающий вместе с Долгоруким Петра в сенате («Арап Петра Великого»), и московская барыня Поводова («Роман на кавказских водах»). От Радши — и упоминаемый в «Борисе Годунове» московский дворянин Рожнов. Таким образом, мы видим, что семантика этих фамилий дает дополнительный материал для постановки вопроса об отношении Пушкина к старой знати.