Савелий Дудаков - Этюды любви и ненависти

Указ. соч. С. 23). В советском издании фраза на этом прерывается. Читаем в берлинском далее: "…давление вызывает контрдавление, и во многом, что теперь происходит, вижу я месть евреев за те притеснения, которым они подвергались в течение многих столетий, в особенности в России, где закон и суеверие сообща делали из еврея пария" (Клейнмихель М. Указ. соч. / Пер. с фр. Берлин, 1922 (?).c.112).

5 декабря День рождения Инны. После взрывов в Иерусалиме и Хайфе ничего не хотелось писать.

Обнаружил интересный факт в одной из книг А.Я. Бруштейн (1884-1968). Ее муж – военный врач, психиатр, участник русско-японской войны, породившей невиданный всплеск психических расстройств. Объяснение этому факту найти не могли. На мой взгляд, оно лежало на поверхности. Война была совершенно иной, чем в предыдущем столетии. Появились новые виды вооружения, поражающие на далеком расстоянии (пулеметы, мины, скорострельные и дальнобойные морские орудия). Привычная война с десятками тысяч убитых осталась в прошлом; наступило новое время многомиллионных армий и многомиллионных жертв: человеческий мозг не мог так быстро перестроиться. Но не об этом речь.

Речь снова о С.А. Нилусе. По мнению Д.А. Черняховского (о чем я уже писал), Сергей Александрович был душевнобольным человеком. Дю Шайла рассказывает, что во время пребывания в 1908 г. у Оптинских старцев вздумалось Нилусу в пику младотуркам и их революции провозгласить здравицу в честь султана Абдул-Хамида II и заказать молебен о даровании ему победы. Напомню, что последний правитель османской империи прославился невиданной резней христиан, в частности греков на Крите. Понятно, что долготерпеливые монахи вынуждены были попросить Нилуса покинуть Оптину. Так вот подобный вид помешательства описала Александра Яковлевна Бруштейн: "Среди больных-хроников есть Никандр Василевский, бывший певчий Исаакиевского собора в Петербурге. Красивый статный старик со сверкающе-серебряной головой и бородой, Василевский движется с той профессиональной, чуть театральной величавостью, какая вырабатывается участием в богослужении. Душевная болезнь Василевского проявляется, между прочим, и в том, что он считает себя не русским, но турком. Ходит в феске и здоровается не за руку, а по-восточному, поднося руку ко лбу и груди. Причудливо смешивается у него… русский язык с церковнославянским, на котором не менее тридцати лет пел в хоре… Как-то пришел он к нам на квартиру… Лицо – сияющее, в петлицу больничного халата вдет бумажный полумесяц.

– Что это вы таким именинником?

– А нынче тезоименитство пресветлого августейшего повелителя моего султана турецкого. Ему же служу я, дондеже есмь! – И тут же Василевский возгласил: "Благоверному государю моему, султану всея Турции, и державному семейству его – мно-о-огая лета!" (Бруштейн А.Я. Вечерние огни. М., 1963. С. 12).

Поражает почти портретное сходство Нилуса с Василевским, страсть к церковному пению и одержимость проклятиями в адрес неизвестно в чем провинившихся людей, вступивших с ними в воображаемый конфликт. При этом Василевский предавал громоподобной…анафеме "гяура" доктора Морозова. Сближает Нилуса и Василевского склонность к литературному творчеству, правда, в отличие от Сергея Александровича Василевский писал только стихи. Здесь уместно вспомнить сумасшедшего московского религиозного писателя, упомянутого Иваном Буниным в рассказе "Казимир Станиславович!" (1916). 7 января 2002 г.

Солженицын в своей книге "Двести лет в разводе" пользуется в основном несколькими источниками, главным образом энциклопедиями. Это свидетельство его непрофессионализма. Студент, принесший преподавателю курсовую работу со ссылками на БСЭ, будет немедленно отправлен в библиотеку за дополнительными источниками.

Иногда Солженицын пользуется и добротными материалами, например, ссылается на воспоминания протопресвитера Российской армии о. Георгия Шавельского и штабс-капитана М.К. Лемке, находившихся при Ставке Верховного главнокомандующего. Но, Боже, что он из них извлекает? Сведения о нелояльности еврейского населения во время Великой войны, о шпионаже и бегстве на сторону врага и т. д. Столкнувшись с "неприязнью" русских войск, пишет Солженицын, население "эвакуировалось" в немецкую сторону.

Можно подумать, что людям доставляло удовольствие покидать свои насиженные гнезда, а слово "неприязнь" слишком мягкое, чтобы заменять им слово "погром". У того же Лемке Солженицын мог прочесть о том, как доблестное православное воинство голосовало ногами за плен. Это было в начале войны, когда армия еще не развалилась. Не было ни большевиков, ни пресловутого приказа № 1. С 1 мая по 1 сентября 1915 г. среди "без вести пропавших" числилось почти 2600 офицеров и почти 490 тыс. рядовых! (Лемке М.К. 250 дней в царской ставке. Пг., 1920. С. 41).

И это при том, что у немцев не было авиации и танков, как во Вторую мировую войну!

Никаких котлов и окружений, кроме армии Самсонова. М.В. Алексеев планомерно отступал, избегая Седана. Но в плен сдавалось не меньше людей, чем при Сталине.

Детали? Пожалуйста. При сдаче Новогеоргиевской крепости в плену оказались 90 тыс. человек и 1500 орудий! (почти Харьковский котел). Из знаменитых сибирских полков треть 2 ноября 1914 г. добровольно сдалась в плен. По свидетельству Лемке, в плен сдавались не только группами, но и ротами, а то и частями. Девиз: "Слава Богу, что попались в плен, теперь останемся живы" (Там же. С. 178).

Задолго до пресловутых "власовцев" тысячи русских военнопленных служили в тыловых частях немцев и австрийцев, переодетые в их форму. М.К. Лемке сообщает и о методах борьбы с добровольной сдачей в плен, напоминающих иные времена. Во-первых, нечто вроде заградотрядов, т. е. бегущих или сдающихся в плен предлагалось расстреливать из пулеметов, во-вторых, предавать суду, не только во время войны, но и по ее окончании, в-третьих, сообщать на родину "изменника" о его поступке и лишать семью попавшего в плен материальной помощи. Все рекомендации были максимально реализованы спустя 20 лет. Отсутствие патриотизма объясняли плохой пропагандой и агитацией. На фоне 4-5 млн. русских военнопленных времен Первой мировой войны несколько десятков тысяч евреев вряд ли составляли больший процент, чем пресловутая 5%-ная норма. Вместе с тем монархист Солженицын мог прочитать у штабс-капитана Лемке много интересного о царствующей династии, о неминуемой гибели империи, причастность к которой евреев равна нулю. Приведу, в частности, пересказ разговора М.К. Лемке с адъютантом начальника штаба генерала Алексеева С.М.

Крупиным, состоявшийся 14 октября 1915 г. До войны Крупин был чиновником и националистом, мало думавшим о том, каковы они – российские проблемы. На войне он ощутил всю глубину пропасти, отделяющей правительство от общества, и нежелание правительства в период великих испытаний обществу помочь. Момент упущен, считал Крупин, и кризис неминуем: "…правительство без созидающей власти, без творческой программы, но с большой злой волей: революция неизбежна, но она будет дика, стихийна, безуспешна, и мы снова будем жить по-свински" (Там же. С. 154). Нелишне отметить, что в плен русского человека толкал не столько страх, сколько социальное неравенство и безоружность перед лицом сильного врага.