Савелий Дудаков - Ленинъ как мессия

Уже тогда у него была очень солидная плешь, обнажавшая хорошо вылепленный череп с остатками рыжих волос. Лицо с сильно развитыми скулами, с рыжей бородкой – некрасиво, но вся суть в глазах, карих, умных, смеющихся и лукаво и ласково.

Небольшого роста, коренастый, жилистый с быстрыми уверенными жестами – он мог сойти за смышленого прасола, промышляющего скупкой у крестьян шерсти и льна»114.

Блестящий портрет, сделанный вовремя, в будущем он сошел бы за карикатуру. Ещё неожиданнее отношение к Плеханову. Возможно, и здесь имелся ввиду «Старик» (так называли Ульянова его сподвижники). Но так можно было обойти цензуру: «…на подмогу Ленину под шумные аплодисменты поднимается на кафедру пожилой плешивый интеллигент с густыми черными бровями, мефистофельски загнутыми над живыми, во все стороны стреляющими глазами. Это был Плеханов. Говорит он с продуманной жестикуляцией, говорит красно, точнее пестро: так и сыплются остроты, цитаты, в том числе из Крылова, ссылки на героев Гоголя и Щедрина… Несмотря на это или именно поэтому, слушать его было жутко, ибо легкая шутливая форма особенно ярко оттеняла зловещую жестокость содержания. Нападая на террор социалистов-революционеров, он восхвалял террор Великой французской революции, террор Робеспьера. «Каждый социал-демократ, -говорит Плеханов, – должен быть террористом а'lа Робеспьер.

Мы не станем подобно социалистам-революционерам стрелять в царя и его прислужников, но после победы мы воздвигнем для них гильотину на Казанской площади…». Не успел он закончить этой фразы, когда среди жуткой тишины, переполненной залы раздался отчетливый голос: «Какая гадость!». Сказано это было громко, но спокойно, убежденно и потому внушительно, Плеханов побелел, вернее, посерел…»115. На следующий день Поссе написал резкое письмо Плеханову о разрыве с Плехановым, Лениным и другими, и печатно стал выступать против тогдашней социал-демократии. Обратим внимание, что в 1923 году Поссе имел мужество отвергать классовый террор, прозрачно намекая на советский режим:

«Обещание поставить гильотину на Казанской площади стоит в тесной связи с обещаниями, данными Плехановым и его сторонниками на съезде РСДРП в 1903 году разогнать русский парламент через две недели, если состав его не будет соответствовать интересам Социал-Демократической Партии, или, напротив, сделать его бессрочным, если состав его будет этим интересам соответствовать, лишить буржуазию избирательных прав, ограничить свободу слова, не считаться с неприкосновенностью личности…»116.

Не надо быть особенно прозорливым, чтобы узреть под анонимными словами «его сторонников» истинных главарей Октября, ускоренно решивших проблему Учредительного собрания и прочих «мелочей»: свободы слова, личности и т.д.

Резюме о встрече с Плехановым и Лениным следующее: «Злость сильна, и на этот раз победа осталась за «искровцами», несмотря на гадость Плеханова»117.

Интересен рассказ Поссе и о Кропоткине. Оказывается, знаменитый анархист если не был масоном, то, во всяком случае, интересовался масонством. Он спрашивал своего собеседника о том, масон ли Струве? И вообще придавал большое значение связям в высшем обществе, считая, что это может способствовать «движению». Он сожалел, что русские либералы игнорируют масонство118. О будущей власти большевиков: «Если я вернусь в Россию, когда у власти будет Николай II…, то меня, вероятно, пошлют на Сахалин, но не в ссылку, а для геологических исследований, если же у власти будет Плеханов, то, пожалуй, посадят»119. Что и было сделано при большевиках.

И еще одна двусмысленная деталь. Думаю, она касается больше Ленина, чем царя: «Жизнью Николая Романова я интересовался. Будь на месте Николая II человек с такими способностями и с такой могучей волей, какие были у Петра I, русская история конца XIX и начала XX века была бы несколько иной, чем мы ее теперь знаем.

Совершенно отрицать роль личности в истории для тех, кому интересно общественное творчество Ленина, невозможно. И надо помнить, что в социологии, как в математике, приходиться считаться с величинами не только положительными, но и отрицательными»120.

В 1922 году вышла биография В. Г. Короленко. Автор предисловия к ней безусловно имел в виду Ленина и его противника Мартова. Следует различать между революционерами два основных разряда: «умозрительно-программной и органически-принципиальной.

Умозрительно-программные революционеры всегда более или менее начетчики, склонные с чрезвычайным жаром «состязатися о словеси». Во многих из них сидят отцы христианской церкви эпохи вселенских соборов: по букве непримиримая вражда к язычеству, в существе – приятие и укрепление худших сторон того же самого язычества. Как бы наперекор старому афоризму: «из сердца исходят помышления», у революционеров этого типа ум ужасно непреклонный, а сердце чрезвычайно приспособленческое. Горячностью по формальным вопросам символа веры удовлетворяется потребность возместить холодноватое безразличие к вероисповедному существу.

Органически – принципиальным революционерам дорого существо. Для них люди дороже слов. Им в высшей степени понятно, что революционная суббота для человека, а не человек для революционной субботы. Они мягки и уступчивы в тех частностях, относительно которых возможны разные мнения. Но зато горячи и непреклонны в существе»121. Вероятно, речь идет о первом пункте программы по поводу членства в партии социал-демократов, с пеной у рта защищаемого Лениным. Это первый водораздел между книжниками и практиками. Так сказать, школа Шамая против школы Гилеля…

При анализе причин возвышения Ленина, следует отметить его несомненную «харизму».

Обратимся к ранним воспоминаниям одного из первых соратников вождя, затем исчезнувшего в «Никуда», хотя он и умер в своей постели. Он, по его словам, рано отошел от революционной деятельности и «потому со временем перестал существовать для Владимира Ильича». Речь идет об экономисте Михаиле Александровиче Сильвине (1874-1955).

Дело относится к самому раннему периоду: «остановлюсь на некоторых личных свойствах Владимира Ильича. Как я уже сказал, мы единогласно, бесспорно и молчаливо признали его нашим лидером, нашей главой; это его главенство основывалось не только на его подавляющем авторитете, как теоретика, на его огромных знаниях, необычной трудоспособности, на его умственном превосходстве – он имел для нас и огромный моральный авторитет… он импонировал нам также моральным величием. Нам казалось, [что] он был совершенен, свободен от тех мелких слабостей, которые можно найти в каждом»122.

Примером его «харизмы» стоит привести встречу в Риге с латышскими социал-демократами, которые были предубеждены к россиянам. В течение 3-х дней общения с ними Владимир Ильич полностью очаровал латышей.