Лев Поляков. - История антисемитизма.Эпоха знаний

Что касается Бональда, то он обвинял евреев, «распространивших в Европе тот дух корыстолюбия, который столь широко охватил христиан». Так появились «евреи и поставщики» маршала Гнейзенау, «призванные стать пэрами нашего королевства»; так европейская элита, напуганная исчезновением прежнего иерархического порядка, элита, которая в прошлом была лучшей защитницей евреев, стала примыкать к новому антисемитскому лагерю. Бональд восклицал: «Евреи могут обманывать христиан, но они не должны править ими. Подобная зависимость оскорбляет их достоинство в большей мере, чем еврейская алчность ущемляет их интересы». Таким образом, речь здесь идет отнюдь не об «экономическом антисемитизме», а совсем о других вещах. Во все времена подобные взгляды выражали лишь поверхностный взгляд на вещи, даже в случаях, когда речь идет об ожесточенной конкуренции. В своем апологетическом эссе о Дрюмоне Жорж Бернанос скажет по этому поводу «о предлоге, придуманном для умиротворения этого прекрасного мира, истосковавшегося по логике», В той же книге он выскажет сожаление по поводу «ужасного единообразия нравов» в эпоху, «когда казалось, что все катится по наклонной плоскости с возрастающей каждый день скоростью». Некоторые замечания Гете могут нам помочь лучше понять, что здесь имеется в виду.

Набрасывая в конце своих дней идиллическую картину нравов прошлого, Гете особо подчеркивал преимущества «диферсифицированной субординации, которая скорее объединяла, чем разъединяла всех от малых до великих, от императора до еврея, и способствовала всеобщему благоденствию». Итак, по мнению поэта, постоянное место, по традиции отведенное каждому, на какой бы ступени социальной лестницы он ни находился, скрепляло общество и обеспечивало всеобщее благополучие. Не идет ли в данном случае речь о проблеме личной идентификации на фоне начинающегося обезличивания? В обществе, вставшем на путь демократизации, в котором Император лишен былого величия, а еврей не прикован ко дну своей пропасти, традиционная система отсчета оказалась нарушенной; разумеется, именно об этом идет речь в формуле «беспорядок хуже несправедливости». Известия о любых изменениях в статусе евреев приводили Гете в бешенство; подозревая интриги «всемогущего Ротшильда», он восклицал, что «последствия этого будут самыми серьезными и самыми разрушительными… все моральные семейные чувства, которые опираются исключительно на религиозные принципы, окажутся подорванными этими скандальными законами».

Возможно, вся западная христианская традиция говорит здесь с нами устами Гете. Какова же была психологическая реальность тысячелетнего представления о «народе-свидетеле», народе, в связи с которым все церковные мыслители согласно проповедовали идею «испытательной ценности» для истинности христианства? В чем состояла психорелигиозная функция этих неверных, называемых богоубийцами, само существование которых считалось преступлением, но которые тем не менее находились под защитой канонического иммунитета и, по словам апостола, приносили спасение? В ходе первых кампаний по эмансипации один римский апологет утверждал: «Еврейское гетто – это лучшее доказательство истинности религии Иисуса Христа, чем целая богословская школа». Почему? Не является ли причиной то, что евреи стали необходимым ориентиром, позволяющим христианам осознавать себя христианами и воплощать добро путем противопоставления злу, аналогично тому как, по мнению многих теологов, само существование зла объясняется его ролью для проявления добра?

Помимо этой тысячелетней роли другие механизмы, без сомнения, действовали в противоположном направлении, в соответствии с намерениями идеологов эмансипации. Когда рухнули стены гетто, молодые евреи в школах или в армии в глазах своих товарищей лишились по крайней мере части мистических атрибутов и опасных характеристик, которые в любом обществе обычно приписывают тем, кого не знают и кто придерживается иных традиций. Отрывок из «Утраченных иллюзий» Бальзака прекрасно показывает это разумное отношение, по здравом размышлении состоящее в том, чтобы принимать еврея таким, каким он стал отныне, и отбросить прежние предрассудки:

«… Люсьен задавал себе вопрос, каковы были мотивы этого вдохновителя королевских интриг. Вначале он позволил себе принять тривиальный довод: испанцы благородны! Испанец благороден подобно тому, как итальянец – ревнивец и отравитель, француз легкомыслен, немец честен, еврей низок, англичанин благороден. Переверните эти утверждения! Вы получите истину, Евреи накопили много золота, они написали «Робера дьявола», играют «Федру», поют «Вильгельма Телля», заказывают картины, строят дворцы, пишут путевые очерки и замечательные стихи, они могущественны как никогда, их религия разрешена, наконец, они кредитуют папу… »

Либеральные публицисты этой эпохи, в частности Бенжамен Констан, выражали сходные идеи, и, разумеется, возможно привести примеры подобного разумного подхода и для других стран. Но разнообразные документы, изучаемые с целью выяснения проблемы эмоционального отношения христиан к эмансипации евреев, по всей видимости, отражают совсем иную тональность, особенно в Германии. Описывая всплеск ненависти в 1819 году, Людвиг Берне говорил о «необъяснимом ужасе», внушаемом иудаизмом, который «как привидение, как призрак зарезанной матери, с насмешкой сопровождает христианство с колыбели». Но постоянные жертвы и одновременно богоубийцы, т. е. мистические убийцы и детоубийцы, становились, подобно призракам-мстителям, бесконечно более опасными для христианского воображения, когда освобождались от своих цепей. Без сомнения эти новые страхи выражал Боналъд в своей большой статье «О евреях»: «Пусть никто не заблуждается по этому поводу, господство евреев будет жестоким, как и в случае других порабощенных в течение долгого времени народов, которые оказались на равных со своими прежними хозяевами. Евреи, все идеи которых извращены, которые нас презирают и ненавидят, найдут в своей Истории ужасные примеры… »

Можно заметить разницу между антисемитизмом и средневековой иудеофобией, из которой он вышел, поскольку эта последняя осуществляла глобальное противопоставление еврейства христианству. В процессе этого столкновения, или многовековой «холодной войны» с ее экономической подоплекой, происходил также конфликт интересов между двумя общественно-религиозными группами, причем каждая из них в рамках собственных традиций и образа жизни получала свою долю, а также психологическое удовлетворение. Однако в связи с большими преобразованиями в новом мире правила игры оказались нарушенными. Евреи, лишенные против своего желания привычной роли, в большинстве покорились, стали «ассимилироваться» с христианами, видеть в них своих братьев и пытались, к ужасу большинства этих последних, стереть границу, которая их разделяла. Однако другие христиане, например Бальзак, не видели никакого зла в том, чтобы допустить бывших детей гетто в свое общество. Разница в позициях определялась прежде всего эмоциональной предрасположенностью, индивидуальной уравновешенностью, «личностной структурой» каждого, в результате начинает вырисовываться профиль антисемита. С другой стороны, эпоха способствовала росту ненависти и предрассудков, называемых «расовыми» или «этническими»; казалось, были налицо все социальные факторы, т. е. отсутствие норм и законов, в чем социологи усматривают необходимые, а иногда и достаточные условия для возникновения подобных проблем: стандартизация нравов происходит одновременно с возрастанием «вертикальной мобильности» и ускорением урбанизации. Но по мере того, как эта враждебность направляется исключительно на евреев, в игру непременно вступают древние религиозные мифы.