Эльчин Гасанов - Власть-2

- Ты живешь в Пекине?

- Именно.

- Нравятся тебе русские девушки? А?

В двери позвонили. Оля пошла открывать. Я спокоен. Еще раз проверил вальтер. Даже снял с предохранителя. Мне все равно.

Входят два солидных парня, в кашемировых пальто, с толстыми галстуками. Надушены приятным одеколоном. Немного похожи на гомиков.

Мы жмем руки друг другу.

Они отходят к окну.

- Это кто? - слышу я шепот.

- Это? Ах, это турист - путешественник. Он с Китая. Если хош, говори, на инглише, не стесняйся: он на нем ни слова.

Я встаю.

- Жалею, что должен уйти. Честь имею вам кланяться.

Снова жму руки. А на улице смех: слава Богу, я - китаец.

7 февраля.

Президент затаился, не выходит наружу. Я брожу по Ташкенту без цели.

Вечереет. Над Чилизарским торговым центром пурпур зари. Четкие лучи солнца пронзают небо.

Перед мавзолеем пока темно. Этот мавзолей - символ нашего рабства. По мраморным плитам эхо шагов. Внутри мрак, мозаика окон. Утром поют азан. Великая скорбь на всю землю.

Многие из моих единомышленников повешены здесь. Многие еще будут повешены.

Я вижу их стоны, кровь. Мало сил отметить, мало сил разбить камень о камень. Но ведь день великого гнева придет…

Кто устоит в этот день?

10 февраля.

В парке Бабура еще светло. Липы голые, но орешник уже оделся листвой. В зеленых кустах поют птицы.

Мехрибон нагибаясь, рвет цветы. Оборачивается ко мне и смеется:

- Как хорошо… Неправда ли, как сегодня радостно и светло?

Да, мне радостно и светло. Я смотрю ей в глаза, и мне хочется сказать, что в ней радость и что она - яркий свет. Я тоже невольно смеюсь.

- Как давно я не видела тебя, Хасан… Где ты был, где жил, что узнал?… Что ты думаешь обо мне?

И, не ожидая ответа, краснеет.

- Я так боюсь за тебя.

Я не забуду такого утра. Цветут ландыши, пахнет весной. В небе тают перистые облака, догоняя друг друга. В моей душе опять радость: она за меня боялась.

- Знаешь, я живу и не замечаю жизни. Вот я смотрю на тебя, и мне кажется, ты - не ты, а кто-то чужой и все-таки милый. Да, ведь ты мне чужой… Разве я знаю тебя? Разве ты знаешь меня? И не надо…

Ничего не надо нам знать. Ведь нам и так хорошо?.. Не правда ли, хорошо?

И, помолчав, говорит с улыбкой:

- Нет, скажи мне, чем ты жил?

- Ты ведь знаешь, чем я живу. Она опускает глаза.

- Да… террором?

- Террором.

По ее лицу пробегает тень. Она взяла меня за руку и молчит.

- Слушай, - говорит она, наконец, - я ничего в этом не понимаю.

Но, скажи, зачем убивать… Зачем? Вот смотри, как здесь хорошо: скоро весна, поют птицы. А ты думаешь о чем? Живешь чем? Смертью?…

Милый, зачем?

Я хочу ей сказать, что кровь очищает кровь, что мы убиваем против желания, что террор нужен для революции, а революция нужна для народа. Но почему-то я не могу сказать этих слов. Я знаю, что это только слова для нее и что она меня не поймет.

А она настойчиво повторяет:

- Хасан, зачем?

На деревьях роса. Заденешь ветку плечом, - брызнет дождь разноцветных капель. Я молчу.

- Не лучше ли жить, попросту жить?… Или я не поняла тебя? Или так нужно… Нет, нет, - отвечает она себе, - так не нужно, не может быть нужно…

И я робко спрашиваю, как мальчик:

- Что же нужно, Мери?

- Ты спрашиваешь меня? Ты?… Ты такой сильный, и не знаешь это?

Ничего, ничего я не знаю… Оф! Я знать ничего не хочу… Мне хорошо с тобой:

Вот она опять рвет со смехом цветы, а я думаю, - скоро я снова буду один, и ее детский смех зазвучит не для меня, - для другого.

Кровь бросается мне в лицо. Я говорю едва слышно:

- Мери.

- Что, милый?

- Ты спрашиваешь меня, что я делал?.. Я… я вспоминал о тебе.

- Да? Скажите пожалуйста, как это мило с твоей стороны.

- Да… ты видишь: я тебя люблю…

Она опускает глаза.

- Не говори мне так.

- Зачем?

Ай Аллах!… Не говори. Прощай.

Она быстро уходит. И долго еще между серыми тополями мелькает ее черное пальто.

11 февраля.

Именно сегодня я бы охотно убил Президента.

Он стал осторожен. Он прячется у себя во дворце, и мы напрасно следим за ним.

Мы видим только военных. И они видят нас. Я думаю поэтому прекратить наблюдение.

Я узнал: заседание правительства Узбекистана, где будет присутствовать он, перекинули на 16 февраля. Он понял, что его хотят взорвать. Но это ему не поможет. Я радуюсь заранее победе. Я вижу кровь на его костюме. Вижу его пышные похороны. Слышу пение молитв моллы. Я хочу ему смерти.

Я хочу ему "огня и океана огненного".

Эти дни я как пьяный. Вся моя воля в одном: в моем желании убить.

Каждый день я зорко смотрю: нет ли за мной шпионов. Я боюсь, что мы посеем, но не пожнем, что нас арестуют. Но я не сдамся живым.

Я живу теперь в гостинице "Узбекистан", на улице Хамзы. Вчера принесли мне мой паспорт. Я остаюсь один. Неужели за мной следят?

Мы встретились на Паркентском базаре, у рыбной лавки: я, Саша,

Гулом, Фориз, и Хосиййат. Они в кожаных куртках.

Я говорю:

- Шестнадцатого президент проводит мероприятие. Планы изменились.

Что делать? Кто первым взрывает его?

Саша волнуется:

- Я.

У него грязно белые волосы, серые глаза, бледный лоб. Я вопросительно смотрю на него. Он повторяет:

- Я должен это сделать.

Гулом ласково улыбается:

- Нет, Саш, я ждал это очень давно. Не огорчайся: За мною первое место. Фориз равнодушно пыхтит сигарой. Я спрашиваю:

- Фориз, а ты?

- А что я? Я всегда готов. Как говориться, человеком был я в мире, это значит быть борцом!

Тогда я говорю:

- Президент, вероятно, уедет быстро, раньше всех. Поэтому нельзя медлить. Саша подъедет первым.

Все молчат.

По железнодорожному полотну вьются тонкие рельсы. Столбы телеграфа уходят вдаль. Тихо. Только проволока гудит.

Саша молчит. Я беру его под руку.

- Помни, Саш, что сказал Мохаммед: А когда они увидели его близко, обезобразились лики тех, которые не веровали, и сказали им:

Так что, не удивляйся ничему.

14 февраля.

Осталось всего два дня. Через два дня Президент будет убит. Образ

Мехрибон встал перед моим взором. Я закрываю глаза, я хочу его воскресить.

Я знаю: у нее черные длинные волосы, у нее тонкие руки. Но я не вижу ее. Я вижу мертвую маску. И все-таки в душе живет тайная вера: она опять будет моею.

Мне теперь все равно. Вчера была гроза, гремел первый гром.

Сегодня трава умылась и на улице Нукусской вновь расцветет сирень.

На закате поет желтый соловей. Но я это не замечаю. Я почти забыл о

Мери. Ну, пусть она любит и мужа, пусть она не будет моею. Я один. Я останусь один.

Я так говорю себе. Но я знаю: уйдут короткие дни, и я опять буду мыслью с нею. Жизнь замкнется в кованый круг. Если только уйдут эти дни…

Сегодня я шел по бульвару. Еще пахло дождем, но уже щебетали птицы.