Марина Цветаева - Рецензии на произведения Марины Цветаевой

Ведь так и полагается быть поэту, хотя это и стыдно и совестно, — вопрос только, кому — самому ли горевшему, или стрелявшемуся поэту, или кому-либо другому. А по существу, конечно, это не хорошо, ибо что хорошего, когда человек стреляется или сгорает от водки.

Прахом пошла русская поэзия и русские поэты и именно всегда шли и будут идти прахом — такова их участь, а почему — неизвестно, и кто от этого страдает — тоже неизвестно: сама ли по себе русская поэзия и русские поэты, Россия ли, общечеловеческая культура, искусство вообще, или вообще человеческая жизнь, независимо от нации и политики.

Тут же, на небесах, и Маяковский, и Есенин продолжают свой разговор, указывая на тени тех, кто отошел приблизительно таким же неестественным путем в царство небесное:

(Сологуб),

(за своей женой Анастасией Чеботаревской, бросившейся в Неву).

Кровавая рогожа на полной подводе — вот характерный символ русской пишущей братии, которая, как оказывается, видит повторение своей судьбы и на том свете, ибо мертвые Есенин и Маяковский и на том свете решили по этому случаю быть бунтарями.

Все то же, все то же, — и там, и здесь, и в прошлом, и в настоящем, и в будущем, и нет выхода из всего этого.

И мертвый Есенин так заканчивает свой ужасающе-пессимистический диалог с мертвым Маяковским.

Вот последний призыв поэтических мертвецов, собственной жизнью и собственной смертью познавших эту ужасную истину, что «в мире — все то же».

<���…> Стихи Марины Цветаевой — как говорится — «поклонников не разочаруют, противников не переубедят».

Это начало стихотворения «Школа стиха». [510]Многие утверждают, что такие стихи — полная бессмыслица. Согласиться с этим я никак не могу: прочтите внимательно — все понять можно (кроме «толокна», пожалуй). Но не в этом дело, не в этом беда — в другом. Невольно спрашиваешь себя, читая «Школу стиха» или второе стихотворение «Плач матери по новобранцу», что побудило Марину Цветаеву променять живую, неисчерпаемую в богатстве и гибкости человеческую речь на однообразные выкрикивания и восклицания, длящиеся уже много лет и, при всей своей очевидной скудости, поэту еще не наскучившие. Вопрос остается без ответа, конечно. Но уверенности в исключительной даровитости Цветаевой даже и эта долголетняя «безответность» поколебать не может.

Марина Цветаева каждой весной устраивает свой вечер. [511]

В этом году в программе его, кроме стихов, были «Воспоминания о Мандельштаме».

Убежден, что далеко не всем, кто будет эти строки читать, имя Мандельштама известно. Странная судьба у этого поэта. В кругах литературных его стихи ценятся необычайно высоко, «на вес золота», можно было бы сказать. Анна Ахматова назвала его первым русским поэтом, [512]— и это было при жизни Блока. Но в «широкую публику» он не проник. Есть на это причины, конечно, — их долго бы излагать.

Итак, Марина Цветаева рассказывала о Мандельштаме. Не могу сказать, чтобы рассказ был достоин внимания. Скорее, наоборот. Было в нем много мелочей, много пустяков, еще больше полемического задору, — и хоть в полемике Цветаева была права, слушать ее было досадно и тягостно. [513]Раз в год выступает она — умный, талантливый человек — и не находит ничего поинтереснее, о чем бы поделиться со слушателями. О том же Мандельштаме рассказать можно было совсем иначе, совсем другое. [514]

Во втором отделении Цветаева читала стихи. Если бы оценивать стихи отметками, то за некоторые надо было бы поставить Цветаевой ноль, за другие двенадцать с плюсом.

Можно как угодно относиться к творчеству Марины Цветаевой, можно «любить», «не любить» ее стихи, но пройти мимо равнодушно для каждого, для кого поэзия не пустой звук, не представляется возможным.

Марина Цветаева — великий поэт и поэт самый «поэтический» из всех современных русских поэтов. В ее стихах все стихия и мощный вихрь, объясняющие ее провалы, ее небрежность, иногда очень досадную, но которая неизмеримо выше приглаженности и модной «сухости», отличающих почти все современные стихи.

Марина Цветаева не боится никаких тем, не подчиняется никаким правилам, не соблюдает никаких приличий. Она слишком большой и живой человек, чтобы оглядываться на строгие литературные лорнетки. Она ни по кому не равняется. Тем хуже для тех, кто не находит в себе сил, чтобы принять ее такою, какая она есть, кто недостаточно прост, чтобы понять ее высокую простоту.

За это Марину Цветаеву не любят.

Эту «нелюбовь» особенно подчеркнул ее последний литературный вечер, в известной степени позорный для парижской литературной эмиграции. Великого русского поэта пришло послушать не больше двадцати человек, по большей части родственников или близких знакомых. Зато вместо «литературного вечера» получился просто вечер, вечер, который благодаря своей интимности и простоте останется навсегда в памяти тех, кому посчастливилось на нем присутствовать.

Марина Цветаева читала свои стихи и прозу. Из прозы — свой, может быть, лучший, самый горестный и самый человеческий рассказ «Три смерти», [515]о смерти Райнера Мария Рильке, старой французской учительницы и слабоумного эмигрантского русского мальчика. Может быть, такие рассказы не надо читать — может быть, лучше не облекать словами то, о чем мы даже думать боимся, — после таких рассказов очень тяжело становится жить, — но мне представляется что об «этом» говорить и писать нужно.

Я думаю, что Райнер Мария Рильке благодарен Марине Цветаевой за рассказ о его смерти.

Во втором отделении Марина Цветаева читала отрывки из своей поэмы о Царской Семье и целый ряд лирических стихотворений, периода 1918–1931 гг. Между политическими стихами и «правыми», патриотическими, где Царь неизбежно рифмуется с встарь, — и стихами революционными, обыкновенно не бывает особой разницы. Слишком болезненна еще «тема» царской семьи, не совсем относится она еще к истории. Марина Цветаева и здесь нашла нужные простые слова, и поэма о Царской Семье у нее не вышла своеобразным «социальным заказом». От прикосновенья к большой и непоправимой национальной и человеческой трагедии, ее стихи стали только еще более значительными, трагическими и национальными. В последнем слове не надо усматривать снижения — всякий большой поэт — национален, потому что всякая большая душа не может жить в искусственной клетке, отгородившись от жизни и страданий своего ближнего. Хотим мы этого или нет — Марина Цветаева является нашей большой национальной гордостью. Она великий — и русский поэт.