М Дробышев - Предисловие к сборнику персидско-таджикской классической поэзии

М.А.Дробышев

ПРЕДИСЛОВИЕ

К сборнику персидско-таджикской классической поэзии

Классическую персидско-таджикскую поэзию нет необходимости открывать для русского читателя. Ее корифеи от Рудаки до Джами ему хорошо знакомы.

Их имена принадлежат "золотому ряду" мировой поэзии и так же знамениты, как имена Данте и Петрарки, Шекспира и Байрона, Гете и Шиллера. Но в каждой поэзии непременно существует и "серебряный ряд", о котором многие часто и не слышали. Нельзя по достоинству оценить, скажем, русскую поэзию, зная только Пушкина и Тютчева, Бунина и Блока. Нужно иметь представление о Тредиаковском и Баратынском, Полежаеве и Козлове, Северянине и Брюсове.

Вместе с широкоизвестными именами в сборнике представлены и поэты "серебряного ряда", такие, как Санан, Аттар, Баба Тахир и другие. Знаменательно, что в настоящем издании нет ни одного стихотворения, которое публиковалось бы на русском языке впервые. Значит, русскому читателю известны не только "семь великих персидских поэтов", отобранных немецким востоковедом XVIII века фон Хаммером [Фон Хаммер издал в переводе на немецкий язык стихотворения Фирдоуси, Низами, Анвари, Руми, Сзади, Хафиза, Джами.] и канонизированных авторитетом Гете [Гете однажды сказал: "Персы из всех своих поэтов, за пять столетий, признали достойными только семерых, - а ведь среди прочих, забракованных ими, многие будут почище меня".]. У нас издавались и сборники переводов отдельных поэтов, и антологии. Их настолько много, что перечисление теряет всякий смысл. Цель настоящей книги - дать массовому читателю собрание уже хорошо известных ему шедевров.

Важно, чтобы эти шедевры русский читатель воспринял так же, как они представлялись современникам великих поэтов. Взгляните на фроитиспис предлагаемого сборника. В нем - отдаленное отражение того, что классика персидско-таджикской поэзии существует как бы в трех измерениях. Это поэтическая строка, миниатюра и каллиграфия. Восприятие стихов читателем усиливается благодаря тонкому пониманию оттеняющих и сопровождающих его искусств художника и каллиграфа, стихи живут единой жизнью с миниатюрами и каллиграфическим письмом.

Миниатюре в триедином комплексе принадлежит почетное место.

Ее надо увидеть, прочувствовать и продумать. У пас часто издаются альбомы персидско-таджикской книжной миниатюры [См.: Ашрафи М. М. Персидско-таджикская поэзия в миниатюрах XIV - XVII вв. Душанбе, 1974; Джами в миниатюрах XVI в., М., 1966; Масленицынa С. П. Искусство Ирана (собрание Государственного музея искусств народов Востока. Л., 1975); и др.].

Что же касается каллиграфии, то тут разговор особый. Как и в других восточных литературах, ей в персидско-таджикской классике отводилась особая роль. Один из знатоков этой классики - О. Акимушкип пишет: "...Каллиграфия относилась к наиболее высоким искусствам.

Выдающиеся артисты каллиграфы, творившие в разные времена и эпохи, окружались не меньшим, если не большим почетом, чем мастера кисти и слова".

Большая сложность и в то же время немалая притягательность персидско-таджикской поэзии - в существовании строго обусловленных канонических форм. Их надо было соблюдать еще точнее, чем нормы итальянского сонета. Поэт зажат традицией в такие тесные рамки, что для самовыражения у него остается только одно средство - талант.

Царица персидско-таджикской поэзии - газель. Это стихотворение, преимущественно лирическое, состоящее из двустиший - бейтов, которые связаны между собой рифмой. Рифма обязательна в каждом втором стихе и проходит через все произведение. Иногда вслед за рифмой идет редйф слово, выполняющее роль припева.

Как правило, в заключительный бейт газели автор включал свое имя.

Этот бейт содержал мораль стихотворения. Например, у Хафиза:

Будь же радостен и помни, мой Хафиз:

Прежде сгинешь ты, прославишься потом.

(Перевод А. Кочеткова)

Очень популярна была касыда - аналог европейской оды. По форме она практически не отличалась от газели. Только газель была по содержанию лирической, а касыда воспевала или высмеивала кого-нибудь.

Касыда могла превысить норму в 12 бейтов, почти обязательную для газели. (Точнее, газель, как предполагают, - это только обособившееся вступление к касыде.)

В древней персидско-таджикской классике существовал и жанр поэмы маснави. Признанным корифеем маснави был Руми.

Благодаря Хайяму во всем мире стала известна форма рубай. Это стихотворение, обычно афористичное, в котором рифмуются первая, вторая и четвертая строка, иногда рифмуются все четыре строки. Например:

Я вчера наблюдал, как вращается круг,

Как спокойно, не помня чинов и заслуг,

Лепит чаши гончар из голов и из рук,

Из великих царей и последних пьянчуг.

(Перевод Г. Плисецкого)

В нашем сборнике представлены отдельные бейты. Считают, что бейт как самостоятельная форма в персидско-таджикской поэзии не встречается. Он лишь входил в состав газели или касыды. Но многие из бейтов цитировались более поздними поэтами и стали известны нам в разрозненной форме (именно таким образом дошли до нас некоторые бейты Рудаки).

Для персидско-таджикской поэзии характерны муназирэ (произведение, написанное в виде спора между двумя персонажами), а также назирэ, которую известный советский востоковед Е. Э. Бертельс определил как "своеобразный ответ на какое-нибудь произведение предшественника или современника".

"...Берясь за такое произведение, - продолжает Бертельс, - поэт должен заполнить промежуток между заранее намеченными узловыми точками и совершенно по-новому ввести иную мотивировку действий своих героев, изменить их характер и психологию. Понятно, что чем художественнее образец, тем труднее будет задача соревнующегося, ибо если психологическая мотивировка оригинала глубока и убедительна, то всякое отклонение от нее, если только "отвечающий" по своему таланту не будет равен предшественнику, окажется лишь ухудшенной редакцией оригинала" [Бертелъс Е. Э. Избранные труды, т. 4. М., 1965, с. 432.].

Назирэ как литературная форма чужда русской поэтической традиции. Но переводы стихов персидско-таджикских поэтов или отклики и вариации на восточные темы стали органической частью русской поэзии. Такие отклики есть у Жуковского и Пушкина, Фета и Есенина.

Есть также аналогии, которые не могут быть доказаны, но в которые хочется верить. Говорят, что основоположник персидско-таджикской поэзии Рудаки однажды сопровождал бухарского эмира в Герат. Этот город очень понравился монарху, и он задержался в нем на четыре года.

Тогда истосковавшиеся по своим родным местам и семьям придворные решили попросить помощи у Рудакп. Поэт написал стихи, воспевающие Бухару: