Дмитрий Мережковский - Россия и большевизм

Пусть же не забываем мы, что наша смерть — смерть или жизнь России; пусть не забываем, что можно истлеть, но можно и прорасти зеленым ростком сквозь тьму захолустья к солнцу всемирности; пусть не забываем, что благодатный путь зерна и есть наш путь в Россию.

Пишут ими для того, чтобы не всякий мог прочесть, а только тот, кому следует. Белое на белой бумаге невидимо; но если погреть бумагу на свечке, то невидимое проступает явственно. Этот способ письма — криптограмма, тайнопись — не в большом ходу сейчас, но в старину пользовались им усердно любовники, мошенники, дипломаты, заговорщики и вообще люди, имевшие основание быть в переписке осторожными.

Белыми чернилами написаны две недавние статьи в «Последних новостях»: «Партия и религия» и «Свободомыслие и традиция».

Издавна еще в России появилось, здесь, в изгнании, пышно расцвело особое газетное наречье с таким обильем иностранных слов, что засыпанный ими русский язык становится похожим на чудовищный эсперанто. Надо бы набрать ко «дню русской культуры» великолепный букет этих газетных цветов, а пока вот букетик из тех двух статей в «П. Н.»: «обязательная идеология социализма»; «обязательная религия критического атеизма»; «социализм, одна из нормативных систем»; «аристократы, снобы духа»; «церковная техника», «среда, коснеющая в традиционной догме»; «практиковать устремленность к религиозности»; «вопрос формулирован так: какая степень прикосновенности к критическому процессу совместима с участием в организациях?» — «Прогрессирующий процесс секуляризации».

Бедного Митю Карамазова приводили в исступленье русские Клоды Бернары 60-х годов с их сравнительно-невинной интеллигентской тарабарщиной; что бы теперь с ним сделалось? Большевички-умницы небезуспешно стараются превратить русский язык в интернационально-каторжный и национально-воровской жаргон — и мы тоже стараемся.

Русский язык под «эсперанто», а эсперанто под «белыми чернилами»: вылущить мысль из этой тройной оболочки не так-то легко. Но, может быть, это и нужно осторожным людям. Или что-то в роде аптечной облатки с неизвестным порошком: очень легко проглотить, но что будет потом — выздоровеешь или отравишься?

Две вышеупомянутые статьи «П. Н.» посвящены любопытному спору о совместимости революционного социализма и демократии с тем, что называется на языке эсперанто «традиционною догмою», а по-русски — «христианством».

Добрые пастыри наши, встревоженные появлением христианского волка на атеистических пажитях, задудели в дудочки, собирая и остерегая овец. Страшный волк — не религия вообще, ни даже вероисповедание, так называемое «аполитичное» христианство — травоядный волк, а какое-то новое, неведомое, вселенское, апокалиптическое, лютое, жадное к политике.

Вместе с тем захотелось старым бойцам перед новым боем осмотреть и почистить свои идеологические доспехи. С этою целью начали они, подобно евангельскому хозяину, износить из сокровищниц своих старое и новое, — больше, впрочем, старое; или, подобно «тощей бабе на дворе Ивана Никифоровича, развешивать залежалое платье на протянутой веревке, чтобы проветрить». В заключенье, появилось и злополучное ружье, то самое, которому суждено было сделаться невинной причиной ссоры Ивана Ивановича с Иваном Никифоровичем. Надо ли объяснять, что это идеологическое ружье есть «прогрессирующий процесс секуляризации» или «критическое отношение к традиционной догме», а по-русски: «христианство, как чепуха, смешная и вредная»?

Тут-то и возгорелся любопытный спор. Сразу скажу во избежание возможных недоразумений: никакой ответственности за опустошение на языке эсперанто таких полновесных слов, как «социализм», «демократия», а тем более «христианство», «догмат», «церковь», — я на себя не беру; я только раскрываю тайнопись, грею бумагу на свечке и читаю написанное белыми чернилами.

В споре приняли участие г. Сухомлин, социалист, к христианству беспощадный; милостивый к нему, социалист А. Ф. Керенский; осторожные враги христианства, демократы из «П. Н.», и неосторожный друг его, христианская социалистка, г-жа Скобцова.

Что-то уж очень давно г. Сухомлин все возвращался к теме о христианстве, как о смешной и вредной чепухе, и кружил над ней как мотылек над пламенем. Видно было, что он не может говорить о ней, не трясясь внутренне от злобы или смеха, смотря потому, что в данную минуту занимало его больше, — то ли, что чепуха эта вредная, или то, что она смешная. Трясся же он только внутренне, потому что хорошенько не знал, как чувства его примут читатели: волк-то ведь все-таки бродит на пастбище.

Долго не решался он обнаруживать свои чувства; но, наконец, решился, и, надо ему отдать справедливость, сделал это честно и мужественно; во всяком случае, мужественнее всех остальных спорщиков; написал не белыми, а черными чернилами: между социализмом и христианством нет примирения, потому что социализм — свобода и истина, а христианство — рабство и ложь. Социалист не может быть христианином, потому что не может согласиться с «признанием всей унаследованной от язычества и средневековых суеверий церковной техники и церковной догматики». — «Уберите от нас эту чепуху, смешную и вредную, или нам всем будет плохо!» — завопил он не этими словами, конечно, но смысл вопля был таков.

Надо, однако, вспомнить при этом и русских коммунистов, чтобы отдать и им справедливость: лгут во всем, кроме этого. Недаром же первое условие для вступления в коммунистическую партию есть клятвенный отказ от христианства, от «церковной техники» — таинств, и «церковной догматики» — веры во Христа. Этим-то, может быть, и объясняется столь глубокая, как бы даже мистическая связь честных революционных социалистов с коммунистами, тоже «честными», — да, есть и такие — может быть, самые страшные.

На вопль г. Сухомлина поспешил А. Ф. Керенский и начал его «уговаривать» так же разумно, как некогда солдат на фронте. «Свобода мысли есть право каждого мыслить и верить по-своему, а вовсе не обязанность делать себе из свободомыслия религиозную догму, отрицающую всякую другую религию». Ясно, как день, и еще яснее вывод: соединить с христианством революционный социализм, т. е., в последнем счете, марксизм, атеизм в действии — ничего не стоит. Дело это Александр Федорович вокруг пальца обернет не хуже, чем русскую революцию, — только бы ему поверили. Но вот почему-то не верят ни социалисты, ни демократы. Та же история, как на фронте: Керенский «уговаривает», а люди с фронта бегут да бегут.

Любопытно, что и для этого новообращенного христианина церковные таинства только «техника», а чем они отличаются от машиностроительной или химической техники, — думать ему некогда. Всего же удивительнее то, что намерения у него, в самом деле, добрые и сердце невинное, как у новорожденного младенца.