Тимофей Круглов - Виновны в защите Родины, или Русский

— Ну что, выздоравливающий, в гости ко мне поедешь?

— Так у вас же пропускной режим, секретность.

— Забыл, что у меня подруга — жена коменданта? Вот пропуск!

— От таких предложений не отказываются! — расцвел Иванов и решительно подхватил сумку с вещами.

Во дворе госпиталя на ослепительно-белом под солнцем снегу сверкала новенькая синяя «Волга» в экспортном исполнении. Таня широким жестом, приглашающе, махнула рукой:

— Карета подана, граф!

— Это твоя? У майора такая же точно. Или он дал покататься?

— Ага, даст он мне свою машину! — засмеялась девушка. — Просто в одном месте получали и почти в одно время. Начальник наш был очень недоволен — такая сопля, по его мнению, и такая же тачка, как у него!

— Цивильно! — Со сдержанным восхищением Валера устроился на переднем сиденье. Машина благоухала внутри чистотой, свежестью и тонкими духами. На цепочке перед ветровым стеклом болтался брелок — бронзовый негритенок с членом больше собственного роста.

Татьяна, включая зажигание, краем глаза уловила невольное смущение Иванова, разглядывающего брелок, и лукаво улыбнулась:

— Надеюсь, меня не посадят за растление малолетних!

— Тоже мне старушка! — рассердился Валера, покраснев и отворачиваясь в сторону.

— Ладно, ладно, поедем скорей, а то я со службы отпросилась на час, вместо обеда.

Татьяна ловко развернулась и выехала из ворот госпиталя на шоссе.

У молодой женщины было все, о чем только могли мечтать ее сверстницы. Личный автомобиль, и не «жигуленок», подаренный папой, а «Волга», купленная на «свои», заработанные в Африке, а затем и в Париже, чеки. Своя собственная, пусть однокомнатная, квартирка, обставленная новой мебелью, увешанная африканскими сувенирами, полная всяких, дразнящих воображение советского человека, мелочей. Книги, книги, книги, большая часть которых — на французском, немецком, английском, — привезена «оттуда».

Модная одежда, коллекция французских духов и алжирского золота. Кофеварочки, пепельницы, зажигалочки, сумочки, перчаточки, тапочки, пижамки, лифчики. Все было исполнено шарма, все было вызывающе прелестно. Включая, конечно, хозяйку.

Чистая звезда французского кино, а не хохлушка с Донецка.

— Я так рада тебе, Валери, — шептала она ему, дразня французским интонированием, чувственно, сознательно грассируя, играя с ним звуками, как фантиком с котенком.

Они лежали рядом на разложенном угловом диване, смотрели какое-то жутко буржуазное кино по невиданному еще никогда Ивановым видео, болтали ни о чем, наслаждаясь теплом, уютом, несмотря на то что за окном морозная январская ночь и строго охраняемый спецназом режимный объект. А у них тут ликер «Айриш мист», виски «Баллантайн», крепкий Camel у Иванова и длинная, тонкая сигаретина Моге у Тани.

Легкомысленная пижамка хозяйки распахнута на груди, не скрывая ее упругой, волнующей прелести. Нога ее под верблюжьим одеялом коленкой невзначай касается напряженного достоинства юноши, прижимает его, молодая женщина смеется вспыхнувшему лицу Валеры, целует его по-сестрински, ласково, но не более того, и тут же сама просит:

— Обними меня, мальчик мой, не бойся, женщины не кусаются!

— Таня, Танечка, милая, — бормочет Иванов, теряя голову, целует нежную шею, гладит горячими руками молочное чудо груди, целует, как впервые в жизни, напряженные, дерзко подрагивающие соски, гладит бархатную спину, невольно касаясь «кошачьего места» на границе спины и резинки пижамных брючек. Женщина вздрагивает, притягивает к себе лицо юноши, целует его «по-французски», чувственно, пока хватает дыхания, и мягко отстраняет от себя, успокаивая.

— Без вольностей, мон шер, только без вольностей!

В однокомнатной квартирке только одно спальное место, поэтому, после недолгих колебаний, гостю было предложено спать вместе, но «по-братски», без приставаний.

Сладкая пытка продолжалась каждую ночь. Татьяна не высыпалась, утром сбегала на службу с кружащейся головой. Вечером врывалась в квартирку, захлопывала гулко дверь, задраивала, как люк в подводную лодку. Быстро съедала приготовленный старшей подругой, опекавшей в ее отсутствие гостя, ужин, спала час-другой, приходила в себя, а потом все начиналось сначала.

Они читали друг другу стихи. Он ей свои, она ему — Вийона, Бодлера, часто на французском, он так просил. Они строили планы. О том, как он переведется на заочный и переедет к ней, в Литву, устроится здесь на службу. О том, как свести вместе родителей — отец Тани тоже был офицер-пограничник, только в запасе уже. А главное, они не заправляли каждый день перестилаемую Таней постель, они жили в ней всю эту неделю, изводя друг друга ласками, но так и не позволив себе за все эти дни дойти до последней черты.

Невинное бесстыдство рук и губ давно уже переступило все границы. Они стали ближе многих любовников и супругов, изучив каждый миллиметр тела друг друга, каждую родинку, каждую складочку. К концу недели Таня уже перестала надевать пижамку, оставаясь в символических трусиках, она сама, дурачась, стягивала с Валеры трусы и любовалась возбужденной плотью, но до последнего не позволяла ему перейти символическую грань. Они не раз уже наблюдали с пристальным, страстным любопытством, как возбуждение их достигало апогея и кончалось закономерно, как и положено природой. Они ни капли уже не стеснялись друг друга, даже наоборот, испытывали все возможные способы прикосновений, объятий, поцелуев. Исследовали привычки, впрочем, какие тогда у Иванова могли быть привычки в любовной науке? Скорее, реакцию на все — на холодное и горячее, на страстное и нежное, на сладкое и соленое. Видео быстро прискучило, и теперь только музыка да трепет пламени свечей окружали маленькое пространство их выдуманного мира, который не мог не рассыпаться однажды, чтобы не взорваться.

Звонок из госпиталя был предсказуемым, но все равно неожиданным. Пропавшего студента, не объявившегося после выписки дома, разыскивали родители. Прощания с Татьяной, ушедшей с утра на службу, не получилось. Короткий разговор по служебному телефону, бессвязные фразы, обещания писать, договоренность о скорой встрече.